Клятва Рыцаря
Шрифт:
Вслед за тем дверца кареты открылась, и солдат уселся против Маргариты и Армана, между тем как Эрон вскарабкался на козлы. Маргарите было слышно, как он ворчал, собирая вожжи.
Карета двинулась, мягко покачиваясь на рессорах. Маргарита почувствовала, как Арман тяжело прислонился к ее плечу.
– Тебе больно, милый? – нежно спросила она.
Не получив ответа, она подумала, что брат потерял сознание, и даже обрадовалась этому: в таком состоянии ему легче будет перенести утомительный переезд. Вскоре дорога сделалась ровнее, и карета стала быстрее продвигаться вперед.
Теперь Маргарита лишена была возможности выглянуть в окно, так как при каждом ее движении кандалы впивались в ее нежные руки. В лесу царила мертвая тишина; ветер стих; дикие животные и ночные птицы умолкли. Карета мерно покачивалась на рессорах, унося Маргариту все дальше и дальше от человека, беспомощно лежавшего за решеткой маленькой часовни.
Глава 19
Придя в сознание, Арман продолжал сидеть, прижавшись к сестре, и это тесное единение было теперь их единственной отрадой. Обоим казалось, что они едут уже целую вечность. Один раз карета остановилась, и грубый голос Эрона приказал солдату, который вел лошадей, сесть к нему на козлы. Вскоре после этого в ночной тишине раздался душераздирающий крик, и тотчас вслед за этим карета поехала быстрее. Маргарите показалось, что тот же крик, постепенно слабея, повторился еще несколько раз и затем замер в отдалении.
Сидевший в карете солдат также, по-видимому, услышал крик; по крайней мере он быстро вскочил, словно очнувшись ото сна, и, высунувшись в окно, спросил Эрона:
– Вы слышали крик, гражданин?
Вместо ответа его обругали и грубо приказали не спускать глаз с арестантов, вместо того чтобы высовываться из кареты.
– А вы слышали крик? – спросил солдат Маргариту.
– Слышала. Что бы это могло быть? – прошептала она.
– Мне кажется, опасно так быстро ехать в темноте, – робко заметил солдат. – Кажется, мы уже выезжаем из леса; на обратном пути дорога кажется короче.
В эту самую минуту карета неожиданно накренилась на один бок и остановилась неподвижно. Эрон, ворча и ругаясь, слез с козел. Через минуту дверца кареты распахнулась, и грубый голос строго произнес:
– Живо вылезайте, гражданин солдат, черт вас дери! Мы потеряем лошадь, если вы не поспешите!
Солдат быстро поднялся с места: небезопасно было медлить, когда гражданин агент торопил. Так как солдат только что проснулся, а его ноги онемели от холода и долгой езды, то его схватили за шиворот и живо вытащили из кареты. Дверца снова захлопнулась, затем послышался крик, одновременно выражавший и ужас, и ярость, и сопровождаемый проклятиями Эрона, потом все стихло.
От этой внезапно наступившей тишины Маргариту охватил необъяснимый страх, и, только услыхав ровное дыхание брата, она несколько успокоилась. Наклонившись к окну, она почувствовала, что на нее пахнуло свежим морским воздухом. Несшиеся по небу облака наконец рассеялись, и из-за них вышла луна, бывшая на ущербе, как когда-то предсказывал сэр Перси.
Маргарита с недоумением следила за луной. Она взошла направо, значит, направо восток; следовательно, карета направлялась на север, тогда как Креси…
Среди полной тишины чуткое ухо Маргариты уловило бой часов на отдаленной колокольне: была полночь. В ту же минуту ей послышались чьи-то твердые шаги, приближавшиеся к карете. Сердце Маргариты билось так сильно, что она готова была потерять сознание.
Еще минута – и дверца кареты распахнулась, в карету ворвалась струя свежего морского воздуха, и Маргарита почувствовала на руке горячий поцелуй.
– Мой дорогой, любимый! – прошептала она.
Закрыв глаза, она откинулась на спинку сиденья, чувствуя, как сильные пальцы снимают кандалы с ее рук и как горячие губы целуют ее запястья.
– Так ведь лучше, дорогая женушка? А теперь надо позаботиться о бедном Армане.
– Перси! – воскликнул пораженный Сен-Жюст.
– Тише, милый! – чуть слышно прошептала Маргарита. – Мы с тобой на небесах.
В ответ в ночной тишине раздался громкий смех.
– На небесах, дорогая? – Смех звучал самой настоящей земной радостью. – С Божьей помощью я еще до рассвета доставлю вас обоих в Ле-Портель.
Внутри кареты было темно, и леди Блейкни ощупью отыскала руки мужа, трудившиеся над освобождением ее брата от оков.
– Не прикасайся к грязному плащу этого животного своими прелестными ручками, дорогая, – весело сказал сэр Перси. – Великий Боже! Я более двух часов просидел в одежде этого негодяя; мне кажется, будто грязь проникла до самых моих костей.
Привычным жестом Блейкни обеими рукам взял жену за голову и, дождавшись, когда луна осветит обожаемое лицо, заглянул ей прямо в глаза. Маргарита чувствовала близость мужа, и у нее от счастья кружилась голова.
– Выходи из кареты, моя дорогая, – нежно прошептал Рыцарь Алого Первоцвета, и по его голосу Маргарита поняла, что он улыбался. – Пусть чистый Божий воздух освежит твою милую головку. Тут неподалеку есть небольшой домик, где ты с Арманом можешь немного отдохнуть, прежде чем мы пустимся дальше в путь.
– А ты, Перси? Тебе не грозит никакая опасность?
– Никому из нас ничто не грозит до утра, а к утру мы уже доберемся до Ле-Портеля, чтобы быть на «Мечте» к тому времени, когда мой любезный друг месье Шамбертен откроет, что его достойный товарищ лежит связанный, с кляпом во рту, в маленькой часовне замка д’Ор. Воображаю, как начнет ругаться старина Эрон, когда его избавят от кляпа!
Перси почти вынес жену из экипажа. Быстрый переход от душной кареты к чистому морскому воздуху чуть не лишил Маргариту сознания, и она непременно упала бы, если б ее не подхватили могучие руки мужа.
– В состоянии ли ты дойти? – спросил он. – Обопрись на меня. Это недалеко, а отдых тебе необходим. – Прижав ее руку к своему сердцу, Блейкни другой рукой указал на темную стену оставшегося позади них леса, которому утихший ветер посылал свой прощальный привет. – Моя дорогая, любимая, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – далеко-далеко за этим лесом по-прежнему раздаются крики и вопли страдальцев, и я по-прежнему слышу их. Если бы не ты, мое сокровище, я завтра утром был бы опять в Париже. Если бы не ты, мое счастье! – повторил он, жарким поцелуем прильнув к ее губам, с которых уже готов был сорваться горестный крик.