Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)
Шрифт:
Терпеливо выслушав их, Тоян приложил руку к груди.
— Пербэц кет [22] , - попросил он Фотьбойку, а Куркину протянул горячее, с огня, мясо, вздетое на прут: — Кода [23] … Янибеш [25] …
Тот в растерянности взял прут, озадаченно оглянулся на столпившихся за спиной казаков:
— Братцы, чего это он сказал-то?
— Чего, чего, — последовал ответ. — А того и сказал, что
22
Погоди немного.
23
Угощение.
25
Бедренная, задняя часть животного.
— Не может такого быть! Поди, прихитряется?
— А ты проверь! — лопнули от смеха тугие щеки десятника Гриши Батошкова. — Ну-ка! — он выступил вперед и весело хлопнул Куземку по спине. — Умора и только! Ты этому коноеду свое толкуешь, а он тебе за это кус конины. Ха-ха-ха- ха-а-ааа! — Батошков поперхнулся от полноты чувств и едва договорил: — Нашли конский язык!
Дружно захохотали казаки его десятка. Одни, чтобы угодить начальному человеку, другие, радуясь острому словцу, которое, бывает, и с самодовольной губы сорвется. К ним присоединились остальные. Целый день маялись на верхах, почему теперь и не развеселиться.
— Конский язык! — громче всех заливался Фотьбойка, легко перестроившись с Куземки на Гришу. — Это же надо так сказать. Ну потешил! Жаль, татарин нас не разумеет, а то бы хватила его кондрашка.
Тоян понимал, а где не понимал, догадывался — по выражению лиц, по перепадам голосов, по недвусмысленным телодвижениям. Но вида не показывал. Пусть думают, что без толмача он — немтырь. Так легче уцелеть в чужой стороне среди чужих людей.
— Потешились и будя, — спохватился десятник Гриша Батошков. — Где толмач-то?
— А фирс его знает!
— Сыскать, не медля, — отстранив Куземку, Батошков шагнул к Тояну. — А ты покуда конину православным не суй, ешь сам со своим Мухаметкой.
Тоян сощурился под лисьей шапкой, запоминая обиду, но недовольства не выказал. Легко шагнув в сторону от большого костра, он остановился у вясел с полузаледенелой шкурой забитого коня. Провел ладонью по клейменому месту. Коротко бросил:
— Ат!
Служилые тотчас окружили его, принялись разглядывать знак, на который он указал.
— Гляди-ко, тута и впрямь коняка выжжен. Ат по-ихнему, — удивился Куземка. — Это, видать, у их племя такое… — потом спохватился: — Ну и что из этого? Видим, что коняка. Объясняй дальше! — тотчас подстроился к нему Фотьбойка Астраханцев.
— Да не тяни ты коня за хвост, говори толком, косоглазый.
— Тамга, — запоминая и эту обиду, пояснил Тоян, затем указал на буланую кобылицу, согревающую себя бегом в небольшом загоне. — Алтын курас!
— Вот фирс мороженный, говорит, а ни шиша не понятно!
Тут-то и подоспел толмач.
Для начала служилые спросили его, что есть Алтын Курас?
Тот и огорошил:
— Петух это! Золотой Петух!
— Как так?
— А
— Не брешешь?
— Ей-бо! — перекрестился толмач и ну завирать, будто азиятские люди петуху молятся. Потому и слетел с языка князьца необычный кур, глашатай утра, супецкий заправщик, а самый что ни на есть золотой петух. Курас по-ихнему вроде как солнце и огонь, ему самых храбрых и зорких седоков [26] уподобляют.
26
Правитель, военноначальник.
Кинулись казаки к загону, чтобы посмотреть, какая тамга оттиснута на буланой кобылице, да всполошился, заходил кругами табунок, грозя снести огородку.
Однако ж исхитрился Куземка Куркин глянуть и на тамгу кобылицы, и на тамгу каракового жеребка, который ее в пути обхаживал. Объявил громко:
— У этих в клейме золотой петух! Соображаете, черти плешивые?
Замерли казаки, онемели на полуслове. О, Господи! Сколько раз глядели они на тояновых коней, а того не видели, что разными знаками они мечены. С двух шагов и там и там окольцованный крест видится, а ежели вплотную ступить, на одном ат вздыбленный, на другом — курас в солнечном круге. Вот у него крылья, вытянутая под солнечный небосклон голова, вот упершиеся в земную чашу ноги.
Дав казакам осознать эту разницу, Тоян зачерпнул ладонями воздух и бросил его в котел. Таким же образом подхватил он издали тамгу с буланой кобылицы и бережно выплеснул в сторону Москвы.
Яснее и толмач не разобъяснит: одни кони — кормовые, другие — поклонные. Ими Тоян хочет бить челом русийскому государю.
— И много у тебя кормовых коней? — спросил невесть откуда взявшийся обозный голова, человек литовского списка Иван Поступинский.
Тоян дважды махнул растопыренной пятерней, потом сложил щепоть из трех пальцев.
— Три на десять, — кивнул Поступинский. — Мой тебе совет, князь: не забывай, что мы к Москве во товарищах идем. У тебя свои товары, у нас свои. А вместе мы односумы и друг другу помощники. Так, нет?
— Гусь свинье не товарищ, — зашептал весело Фотьбойка, но встретив грозный взгляд обозного головы, осекся.
— Умный товарищ — половина дороги, — продолжал Поступинский, — В другой раз, любезный, как захочется тебе конины, со мной снесись. Авось, найдемся, как с пользой и полюбовно дело решить. А теперь, — поворотился он к десятнику Грише Батошкову: — Командуй всем разойтись. Ишь, самосуд устроили!
Улыбка враз слезла с круглых, как у бурундука, щек Гриши.
— Живо-живо! — тотчас подстроился под Поступинского Фотьбойка, — Раскатываемся по своим углам, служилые. Позявали глазами и будет!..
Тогда и узнал Тоян, что товар и товарищ — близкие для русиян слова, но товар — наживное дело, а товарищ — вечное. Без него пуста и погибельна дальняя дорога. Оно снимает прежние обиды, делает чужих людей своими.
Тоян испытал это на себе. Ему думалось: никогда не простит он человека, оскорбившего нечестивым словом пророка Мухаммеда, и тех, кто потешался над ним, Тояном, тоже не простит. Но вышло по-другому…