Клятвопреступники

Зорич Александр

Узнав об этом, Хаулапсил, промаявшийся все эти дни в дальнем дозоре, куда угодил не без участия предприимчивого Пеллагамена, вздохнул с облегчением.

Явившись в казарму, он сразу же уснул, наслаждаясь всепоглощающим ощущением безопасности или, точнее, миновавшей опасности. С этим ощущением он прожил на Магаме бедный радостями год, проиграл полпальца в лам и дослужился до очередного чина.

Как и предрекал некогда Пеллагамен, вскорости Хаулапсила перевели на Тигму, где внезапно открылась выгодная вакансия.

Была в этой жизни на Тигме своя колдовская

успокоительность, свой будничный шарм, свое счастье предвиденного – предвидеть можно было ровным счетом все, включая погоду. И надо же было Пеллагамену напроситься служить на Тигму! «А как же клятва?» – спрашивал себя Хаулапсил. Спрашивал – и тихо сходил с ума, не находя ответа.

– Как-то ветрено! – заметил Есмар, силясь втянуть поглощенного воспоминаниями Хаулапсила в беседу, предмет которой уже сам по себе был денщику крайне приятен. Все, кроме Хаулапсила, радовались прибытию смены, словно дети. – Думаю, к завтрашнему полудню они все-таки должны успеть!

Хаулапсил вскинул голову и, наморщив лоб, посмотрел на облака, расчертившие бледнеющее небо опушенными полосами.

– Да, к следующему полудню они должны успеть, – эхом повторил Хаулапсил.

Есмар спрятал улыбку. Он заметил – в последние дни Хаулапсил явно злоупотреблял медком. Отвечает невпопад, дичится, глаза красные.

– Кстати, ты прекрасно выглядишь, – добавил Хаулапсил, разглядывая отутюженное платье Есмара так внимательно, словно впервые видел его после долгой разлуки.

– Спасибо, вы уже говорили, – вежливо осклабился тот.

– Ах да, я уже говорил.

Есмар понимающе кивнул. Ему было жаль старшего офицера Хаулапсила Хармадета. А Хаулапсил, окончательно убедившись в том, что во дворе казармы ничуть не проще дожидаться полудня следующего дня, нежели взаперти, в своей спальне, вернулся к себе. Проверять посты, инспектировать языки, изнурять гимнастикой солдат – на все это у него уже не оставалось мотивации.

В дверь постучали.

– Кто там?

– Море.

– Море?

– Ну да, море…

По спине Хаулапсила – от кобчика до затылка – вскарабкалась колючая волна страха, словно сама ночь-затейница заиграла на флейте его позвоночника.

»…Охотница-чайка подхватит клювом перья тех водорослей, в которые превратятся наши волосы, если мы нарушим клятву…» – прогрохотало в мозгу Хаулапсила голосом Пеллагамена. Вот и море явилось, не заставило себя долго ждать…

– Хозяин, откройте, это же я… я, – мольбы за дверью сменились резким, лающим кашлем.

– Сыть Хуммерова, это ты, Ори? – Хаулапсил вынырнул из тумана наваждения так же внезапно, как и погрузился в него.

– Ну да, хозяин, я…

Хаулапсил отпер дверь. Ну конечно же, Ори. Губы блестят перепелиным жиром.

С трудом успокоившись, Хаулапсил улегся на кровать. И, призвав в союзники свой жалкий здравый смысл, предпринял еще одну жалкую попытку оградить, ограничить свою безотчетную тревогу стройным бастионом рассуждений.

В самом деле, ведь это Пеллагамен, вопреки данной клятве, стремится к встрече, которой он, Хаулапсил, бессилен избежать. Даже если

он покинет гарнизон и, предположим, укроется где-нибудь в дикой части острова, раньше или позже, а скорее раньше – так как, без сомнения, Пеллагамен, осведомленный о его присутствии на Тигме, едет сюда явно для того, чтобы свидеться с ним, Хаулапсилом – его непременно отыщут. А значит, бегство в состоянии лишь оттянуть, отсрочить нежелательную, недопустимую встречу. Не говоря уже о том, как странно это будет выглядеть – старший офицер отсиживается на помойках и тайком высасывает из скудного вымени костлявой пастушьей козы свое дневное пропитание! Не вплавь же броситься, авось до другого острова недалеко?

Стало быть, коль скоро на нем, Хаулапсиле, нет вины, если вообще правомочно говорить о вине применительно к преступлению клятвы, и если, к тому же изменить ход событий он не может, то, выходит, не может и считаться клятвопреступником? Не может или все-таки может?

Приведенный им же самим контраргумент был удручающе безыскусен: безразлично, с чьей стороны исходит инициатива (иначе: чья вина). Важно единственное: если встреча состоится, клятва, которую Хаулапсил почему-то помнил с точностью до интонации – вопреки пьяной икоте и своему тогдашнему легкомысленному настрою – клятва будет нарушена, и они оба – Хаулапсил и Пеллагамен – станут клятвопреступниками.

«Что с того? – пытался взбодриться Хаулапсил, – ведь многим нарушить клятву что высморкаться. Некоторые нарушают клятвы едва ли не ежедневно, не думая, не сомневаясь, а, главное, не бывают за это наказаны! Безобразно глупо возводить обмен обещаниями в ранг таинства! Это же слова – вылетели, разлетелись, фьють! Растворились!»

В довершение всего Хаулапсил постарался убедить себя в том, будто все четыре года придерживаться этой клятвы заставляла его исключительно одна честность. Не страх перед страшной расплатой, а просто честность – слово офицера хоть и сделано из бумаги, но все-таки крепче стали.

«То-то и оно, что крепче стали», – с упадническим вздохом провидца вторил Хаулапсилу другой Хаулапсил, тот, которого первый так и не удосужился узнать как следует. Хаулапсил из медковых лабиринтов…

Изнемогши от внутренних баталий, Хаулапсил пошарил рукой в загруженном бесполезными мелочами сарноде и вынул из него мутную, бурую, на ощупь и цветом схожую со свежим вишневым клеем каплю «медка».

Порция была завернута в мятный лист. Хаулапсил развернул лист, сунул медок под язык и заснул, не потрудившись раздеться. Не потрудившись даже закрыть глаза.

Хаулапсил проснулся поздно утром.

Ори уже трижды разогревал завтрак, то и дело прислушиваясь, не встал ли хозяин.

Хаулапсил же, уже осознав себя бодрствующим, предпочел проваляться некоторое время без движения. Может, это его последнее утро на земле, милостивые гиазиры? Впрочем, на самом деле ему не хотелось вставать из-за головной боли. Боль шуровала в голове, как бойцовая рыба в узком аквариуме. Вывод: чем меньше ее тревожишь, тем меньше она рыпается.

Но он все-таки поднялся.