Клятвопреступники
Шрифт:
Хаулапсил опорожнил кувшин, дополняя до черты воду в резервуаре. За ночь ее порядочно убыло. Испарилась.
Не дожидаясь, пока с поверхности исчезнет рябь, – что выдавало отсутствие желания играть, – Хаулапсил машинально пробубнил семейное заклинание на удачный бросок, но, нетерпеливо оборвав его на полуслове, стал метать в воду фишки.
Фишки, словно в отместку за такое небрежение к принятым в игре условностям, ложились на размеченное мозаичное дно резервуара как попало.
В конце концов, не заняв ни одного из заветных полей, Хаулапсил швырнул неистраченные
Бросив лам, Хаулапсил вышел на казарменный двор, поглядывая вокруг в поисках занятия или, быть может, собеседника. Никого. Ничего.
»…смар» – было вычерчено чем-то тупоконечным в серой пыли.
«Есмар» – предположил Хаулапсил, как вдруг услышал: «Они, наверное, опаздывают!»
Это был голос Есмара, на удивление сметливого денщика и, по слухам, любовника одного из его приятелей-офицеров.
Есмар на варанский манер не стриг волос, хотя всегда тщательно подпоясывался, следя за тем, чтобы складки на рубахе ложились правильно и рельефно. Даже ценой многих усилий такого результата удавалось добиться отнюдь не каждый раз. Сегодня удача улыбнулась Есмару. Хаулапсил сделал ему комплимент.
«Они опаздывают, сами видите, ветер не тот!» – пояснил Есмар.
Хаулапсил вздрогнул. Он сразу понял, о ком идет речь, догадался, кто скрывается под безликим местоимением. Кто такие эти «они».
Так чахоточник Ори мгновенно испускал сочувственный вздох, узнав о ком-нибудь, что тот заплатил золотом за мешок проса. Просом кормили перепелок. Жир перепелки помогал при кровотечениях. Так, по крайней мере, считалось. «Они» – это, без сомнения, смена. Двести семь солдат и шестнадцать офицеров.
Есмар говорил еще долго: перечислял, кого знает из смены (он тайком прочел списки, которые принес почтовый альбатрос), строил предположения, шутил. Однако имя, лишившее Хаулапсила сна, заведшее его в закуты дурманного иллюзиона, имя офицера, поставленного командовать сменой, Есмар не произнес. Вряд ли он знал это имя. А может, забыл. А вот Хаулапсил не забыл.
Его кошмар звали Пеллагаменом.
Четыре года тому назад Хаулапсил, получивший звание младшего офицера, нес службу на Магаме.
Этот остров был во многом схож с нынешней Тигмой.
Те же заскорузлые отары среди неодушевленных холмов. При них – каторжного вида пастухи в черных косынках. В свободную минуту пастухи варят медок и обменивают его на рыбу и хлеб, такой же безвкусный, как и рыба. Та же гнилая засоленная земля, не родящая ни злаков, ни фруктов. Тот же выбор между рыбой и бараниной. Кстати, те же нравы.
Пеллагамен тоже служил на Магаме.
Он держался замкнуто. Будучи вызванным на разговор или принужденным к общению, он обнаруживал граничащую с высокомерием заносчивость. Это качество, как правило, не слишком располагает людей – вот они и не были расположены к Пеллагамену.
Подчиненные называли его «Гиазир Отставить». Злые языки говаривали, что одной этой команды ему было достаточно, чтобы управлять
Равные по званию называли Пеллагамена «каменной задницей». Говорили, что если бы овца была способны к членораздельной речи, она в два счета обошла бы Пеллагамена в острословии.
Пеллагамен как будто не стремился разрушить сложившееся в гарнизоне Магамы представление о себе как о скучном, угрюмом карьеристе. Наверное, так ему было сподручней – наплевав на ропот и злословие, он рос в чинах так быстро, будто являлся протеже самого сотинальма.
Так случилось, что за первые полгода пребывания на Магаме Хаулапсил не обмолвился с Пеллагаменом и парою слов на темы, не связанные с общими обязанностями.
Такое положение вполне устраивало обоих, пока однажды им не случилось побеседовать.
Однажды ароматным и обыкновенным вечером, каких сотни, Хаулапсил возвращался с пристани, погруженный в одуряющее предощущение отдыха. Это приятное состояние не омрачалось даже перспективой утренней командировки на северную оконечность островка. И дикими криками пастушьего праздника откуда-то из-за холмов оно тоже не омрачалось. Разве что справа от него заливисто выла собака. Но этого знака Хаулапсил предпочел не заметить.
Пройдя под приземистыми воротами лагеря, еще не запертыми на ночь, он направился ко входу в казарму, огибая отростки офицерских флигелей.
Из окон начальства исходил запах аперитивов и вторящий ему запах выстиранного на совесть постельного белья. Хаулапсил вдохнул полной грудью.
Долетевший до него откуда-то сбоку звук трущихся одна о другую деревянных частей рамы, которым обычно сопровождается отпирание накрепко притертых окон, заставил его обернуться.
В сумеречном окне флигеля, где, как о том был отлично осведомлен Хаулапсил, проживал начальник гарнизона Амтегар, показалось смущенное лицо Пеллагамена.
– Милостивый гиазир Хаулапсил, не изволите ли зайти сюда – дверь не заперта.
Сказано это было тихо, отчетливо и властно.
Удивленный Хаулапсил, которому польстило обходительное, неуставное «милостивый гиазир» и дрожащая мягкость в голосе Пеллагамена, сообразил, что не вправе отказаться.
Нужная комната была найдена им без труда.
Хаулапсил не отказал себе в удовольствии бегло осмотреть дом, в котором ранее не бывал и, скорее всего, никогда больше не побывает.
Он шел сквозь череду комнат гораздо медленней, чем мог бы, заглядывая под предлогом поисков Пеллагамена то в спальню, то в кабинет, то в кладовую.
Ничего особенного он так и не увидел – слухи о баснословной роскоши, в которой выполняет свой долг перед Харренским Союзом начальство, оказались сильно преувеличенными. Разве что во внутреннем дворике бился в конвульсиях хилый фонтан. Ни слуг, ни расфуфыренных сисястых приживалок, которых у начальника якобы полные подвалы.
А вот и гостиная.
Необыкновенно неряшливо одетый – мятая рубаха, пыльные сапоги, небрежно повязанный кушак – Пеллагамен стоял спиной ко входу, оперевшись локтями о подоконник.