Ключ Человечества к Золотому Веку - Россия!
Шрифт:
– А кто это - мы?
– осмелился Полипов задать вопрос, который давно сверлил мозг.
– Мы? Кто мы?
– переспросил Лахновский.
– Мы - это мы. Вы называете нас до сих пор троцкистами.
– Вот так, - удовлетворенно произнёс Лахновский.
– Это была грозная сила! Вы много болтаете о троцкизме, но не знаете, не представляете, какая это была сила... И какое возмездие ждало Россию!
– Но ваш... не твой, а ваш, я говорю, проклятый фанатизм одолел и эту силу, - проговорил он хрипло, не оборачиваясь. А потом обернулся, дважды или трижды переступив.
– И запомни, Пётр Петрович. Запомни: это вам, всей России, всей вашей стране, никогда не простится!
– Не простится!
– повторил Лахновский.
–
– Да, мы терпим поражение сейчас... Мы, Пётр Петрович, сделали многое, но не всё... недостаточно для нашей победы. Ничего. Борьба далеко не окончена! Наших людей ещё много в России. А за её пределами ещё больше. Ну, не трясись. Сядь!
Пётр Петрович повиновался.
– Ты даже не представляешь, какими мы располагаем силами. Какой мощью... Только действовать будем теперь не спеша. С дальним и верным прицелом.
– Я много думал над будущим, Пётр Петрович, - неожиданно усмехнулся Лахновский мягко и как-то мирно, добродушно.
– Конечно, теперешнее поколение, впитавшее в себя весь фанатизм так называемого марксизма-ленинизма, нам не сломить. Пробовали - не получилось. Да, пробовали - не получилось, - ещё раз повторил он раздумчиво. И, в который раз оглядывая Полипова с головы до ног, скривил губы.
– Немало, немало до войны было в России, во всем Советском государстве слишком уж ретивых революционеров, немало было таких карьеристов и шкурников, как ты... На различных участках, на самых различных должностях, больших и малых. Кто сознательно, а кто бессознательно, но такие сверхреволюционеры и такие лжекоммунисты, как ты, помогали нам разлагать коммунистическую идеологию, опошлять её в глазах народа, в сознании самых оголтелых, но не очень грамотных её приверженцев. А некоторые из таких... и ты вот, к примеру, способствовали ещё и дискредитации... а иногда и гибели наиболее ярых коммунистов... Они летели со своих постов, оказывались в тюрьмах и лагерях. Они умирали от разрыва сердца, или их расстреливали...
По широкому лбу Полипова катились капли пота, но он не решался стереть их, боялся теперь даже шевельнуться.
– Да-а, - вздохнул Лахновский обессиленно и тоскливо, глядя на его взмокший лоб, - всем этим мы умело пользовались. Но всего этого было мало. Мало...
– Да-а, - извлёк из себя слабый звук Лахновский.
– Но мир, Пётр Петрович, в конечном счёте очень прост. Очень прост...
– Придёт день - война закончится, - продолжал он.
– Видимо, русские войска всё же перейдут свою границу, вступят в Германию, займут Берлин. И страшно подумать - что будет с Европой? Но... вот говорят - нет худа без добра. Это так. Но и добра без худа нету. Самые могущественные страны мира - Америка и Англия - разве позволят коммунистической идеологии беспрепятственно расползтись по всей Европе? А? Разве позволят потерять Европу? А?
Полипов дважды как-то дёрнулся, будто каждый раз хотел встать, вскочить. Но не встал, а только что-то, промолвил невнятно.
– Что?!
– яростно прокричал Лахновский.
– Я говорю... сделают, конечно, всё, чтоб не позволить.
– Дурак!
– взревел старик, метнулся опять к портьере и, дойдя до неё, стремительно обернулся.
– Дурак ты, но... правильно, всё сделают. Хотя что-то... какие-то страны мы, возможно, потеряем. Ну, например, Польшу. Чтобы дойти до Германии, надо перейти через всю Польшу, прежде всего, через Румынию. Да-с! А это значит, что на пути советских войск будут Венгрия, Чехословакия. И не знаю, какие ещё страны. И, войдя в них, русские установят там свои порядки, конечно. Это ты, Пётр Петрович, правильно сказал.
И хотя Полипов ничего такого не говорил, возражать не стал, сидел тихо и пришибленно, стараясь не смотреть теперь на сердитого старика.
– Это ты правильно, - повторил Лахновский и продолжал устало и раздраженно: - Америка и Англия не всегда будут на стороне России. Почему же сейчас на её стороне? Видимо, боятся, что, если падёт Россия, Англию Гитлер проглотит, как хохол галушку. Ну, а тогда с Америкой разговор будет крутой. И не устоять ей. Американцы какие вояки? Пьянствовать да с бабами развратничать - это умеют. А воевать? Нет. И океан их не загородит. Вот почему они покуда с Россией. Но падёт Германия - и они очнутся... Очнутся, Пётр Петрович! Другого обстоятельства быть не может. И не будет!
– Да, после войны мы будем действовать не спеша, с дальним и верным прицелом, - вернулся к прежней мысли Лахновский.
– Всё очень просто в мире, говорю, всё очень просто. Нынешнее поколение не сломить... Что ж, мы возьмёмся за следующие. Понимаешь, Пётр Петрович? Полипов хотел сказать 'нет', но лишь беззвучно мотнул головой.
– Ах, Пётр Петрович, дорогой ты мой человек!
– неожиданно тепло, как-то по-отечески, промолвил Лахновский.
– Всё в мире, я же говорил, имеет обыкновение стареть. Дома, деревья, люди... Видишь, как мы постарели с тобой. Это закон, абсолютный закон природы. Сама земля стареет. Но она вечна. А люди умирают, на смену им приходят другие. В течение нескольких десятков лет одно поколение сменяется другим. Это-то хоть в состоянии понять?
– Ну и что же, что сменяются?
Лахновский недовольно поморщился от такой непонятливости и терпеливо продолжал ему растолковывать, как маленькому:
– Я ж тебе и объясняю... В этом веке нам уже не победить. Нынешнее поколение людей в России слишком фанатичное. До оголтелости. Войны обычно ослабляли любой народ, потому что, помимо физического истребления значительной части народа, вырывали его духовные корни, растаптывали и уничтожали самые главные основы его нравственности. Сжигая книги, уничтожая памятники истории, устраивая конюшни в музеях и храмах... Такую же цель преследует и Гитлер. Но слишком он многочислен, что ли, этот проклятый ваш советский народ... Или он какой-то особый и непонятный... И в результате войны он не слабеет, а становится сильнее, его фанатизм и вера в победу не уменьшаются, а всё увеличиваются. Гитлер не может этого понять, а если бы понял, как-то попытался бы выйти из войны. Значит, он обречён, и его империя, его тысячелетний рейх, накануне краха... Значит, надо действовать нам другим путём. Помнишь, конечно, Ленин ваш сказал когда-то: мы пойдём другим путём. Читал я где-то или в кино слышал... Что ж, хорошая фраза. Вот и мы дальше пойдём другим путём. Будем вырывать эти духовные корни большевизма, опошлять и уничтожать главные основы народной нравственности. Мы будем расшатывать, таким образом, поколение за поколением, выветривать этот ленинский фанатизм. Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, будем всегда главную ставку делать на молодёжь, станем разлагать, развращать, растлевать её!
– Сморщенные веки Лахновского быстро и часто задёргались, глаза сделались круглыми, в них заплескался, заполыхал яростный огонь, он начал говорить всё громче и громче, а под конец буквально закричал: - Да, развращать! Растлевать! Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов!
– Ну, допустим...
– невольно произнёс Полипов, испуганный, ошеломлённый.
– Только сделать это как?
– Как сделать?
– проворчал Лахновский уже без прежнего гнева. Ярость его, мгновенно возникающая, так же мгновенно и утихала, словно уходила куда-то, как вода сквозь сито. Так случилось и на этот раз, и перед Полиповым стоял опять безобидный, будто и беспомощный, одряхлевший старик, устало опирающийся на свою трость.
– Да, не легко это сделать, Пётр Петрович... А главное - не так скоро... невозможно быстро достичь этого. Десятки и десятки лет пройдут. Вот что жалко.
– Что?
– промолвил Лахновский.
– Думаешь: откуда у этого чёртова Лахновского такой фанатизм? И зачем ему? Подохнет ведь скоро, а вот, мол...
– Н-нет...
– Не ври, думаешь!
– обрезал его Лахновский.
– И это хорошо. Сам видишь - у них есть фанатики, и у нас есть. Ещё какие есть! Намного яростнее и непримиримее, чем я. Знай это. Запомни. Конечно, моя жизнь кончается. Ну что ж, другие будут продолжать наше дело. И рано или поздно они построят в России, во всех ваших советских республиках, совершенно новый мир... угодный всевышнему. Это случится тогда, когда все люди... или по крайней мере большинство из них станут похожими на тебя. Ведь ты, Пётр Петрович, не станешь же, не будешь с оружием в руках отстаивать старый коммунистический мир?