Ключ к сердцу императрицы
Шрифт:
— А ты не боишься? — спросила Лидия изумленно. — Не боишься французов?
— И-и, мамыньки мои! — как-то очень уж по-старинному и залихватски отозвалась Танька. — Чего их бояться? Те же люди небось, что и мы. Они едут — веселые такие, мамзелями нас кличут. Раньше только барышни мамзелями звались, ну а теперь, вишь ты, и нам, девкам, перепало. Прощевайте, барыня! — крикнула Танька, уже срываясь с места. — Не поминайте лихом!
И она со всех ног помчалась куда-то за угол, в дым и пыль.
А Лидии вдруг так страшно сделалось стоять одной на этой пустынной улице, вдыхая запах разгорающегося пожара, что она невольно кинулась
Перед ней оказалась церковь с распахнутыми настежь дверьми, и Лидии был виден большой, красиво украшенный, словно по большому празднику, алтарь. У престола горело несчетное множество свечей, виднелись коленопреклоненные фигуры молящихся. Москвичи искали спасения и утешения в молитвах, а между тем на улице вокруг этой тихой обители творилось невесть что.
Мимо Лидии то и дело бежали французские солдаты, обремененные тяжелой ношей. Они тащили огромные штуки материи и целые сахарные головы — их Лидия видела впервые в жизни, это оказались такие комковатые глыбищи, весьма неприглядные, надо сказать, даже трудно было представить, что это тот самый сахар, который кладут в чай или кофе. Да и еще ведь в былые времена предпочитали пить вприкуску, а не внакладку, но Лидия вряд ли рискнула бы взять в рот хоть кусочек этого неприглядного лакомства!
Делая для себя такие маленькие этнографические открытия, она осторожно двинулась вперед, чувствуя себя все так же странно и нереально, как прежде. Не то смотрит какой-то сериал, не то находится в самой гуще реальных событий.
Чем дальше шла Лидия, тем больше видела солдат, тащивших мешки и узлы. Многие вещи бросали на землю, потому что слишком тяжело было нести, так что тут и там валялись ткани — бумажные, бархат, кисея, парча, дымка — многим Лидия названия не знала! — а также хлебы, окорока, сырные головы, мешки с крупой и мукой, жбаны с маслом, на которые то и дело налетали, опасливо оглядываясь, лихие девки, вроде Таньки, и не менее лихие парни. Французы никого не трогали, лишь изредка норовили схватить какую-нибудь девку за юбку, но поскольку руки были заняты добром, все ограничивалось зубоскальством и галантными восклицаниями вроде:
— Ваши глазки, русская красавица, пронзили мое сердце, словно испанский кинжал! Остановитесь, я хочу получше разглядеть ваши ножки!
Чем дальше шла Лидия, тем сильнее валил дым. И вот она увидела огромный, невероятный костер, в котором почти невозможно было разглядеть очертаний здания. Внутрь обрушивались горящие балки. Впрочем, огонь еще не тронул галереи, которые шли вдоль основного здания; в этих галереях и хозяйничали солдаты. Они взламывали крышки сундуков, разбивали кассы и делили между собой добычу.
Французы грабили очень деловито и, можно сказать, мирно, никто не дрался — наверное, потому, что всего оказалось так много, что можно было насытить самый алчный аппетит. Слышался только треск пламени, грохот выламываемых дверей да страшный гул, когда обваливался кусок прогоревшего свода. Снизу, сквозь железные настилы пола, столбами вырывалось пламя, и Лидия поняла, что это горит добро, спрятанное в подвалах торговых рядов.
«Французы вошли в Москву второго сентября, — припоминала Лидия то, что знает из истории каждый. — Значит, сегодня второе или третье. Уйдут они только седьмого октября… все еще впереди: разруха, грабежи, страх, голод, мучения оставшихся жителей и самих солдат, да и сам пожар московский еще, можно сказать, даже не начинался. Что же может сейчас гореть на Красной площади? — Она не слишком хорошо знала и современную-то ей Москву, поскольку недолюбливала, что же говорить об исторической топографии, тем паче столь далекой? — Может, здание Биржи? Вроде бы вокруг нее располагались торговые ряды…»
Дальше идти было нельзя — стало слишком дымно, — да и незачем. Чуть поодаль, с наветренной стороны, где воздух был почище, оказалось куда интересней! Здесь французы торговали друг с другом награбленными товарами.
Между солдатами сновала высокая худая женщина с растрепанными полуседыми волосами. У нее был какой-то особенно воинственный и свирепый вид, даже по сравнению с мужчинами: наверное, благодаря горбоносому профилю, смуглому лицу и необыкновенно ярким черным глазам. Несмотря на тяжелые морщины, избороздившие ее лицо, видно было, что она некогда славилась красотой, хотя и грубой, даже жестокой. Теперь же ее заплывшие глаза выражали только необычайную алчность. Она хватала из рук солдат то одну тряпку, то другую, женские платья или куски ткани прикладывала к себе, мужскую одежду не глядя заталкивала в огромный бесформенный узел, который уже еле могла поднять: так он был набит разным барахлом. И никто не осмеливался с ней спорить. Попытался было какой-то молоденький улан, да женщина так его облаяла, что он даже руки смущенно воздел, а сотоварищи его же на смех подняли, крича:
— Все, к чему протянет руки красотка Флоранс, свято и неприкосновенно! Иначе мы с голоду пропадем! Иссохнем от жажды!
«Это маркитантка, — догадалась Лидия. — Ничего себе — Флоранс! Ничего себе — цветущая! Это же репейник, а не женщина!»
Однако, судя по всему, Флоранс весьма нравилась солдатам, потому что то один, то другой приносили ей какие-то вещи, за что был награжден звучным поцелуем и самыми грубыми, вызывающими ласками.
На этот содом с тоской и слезами смотрели немногочисленные москвичи, толпившиеся около стен Кремля, словно пытаясь найти там защиту. Ну что ж, наверное, и в самом деле так оно и было, ведь Кремль — святыня для русского народа, удивительно ли, что люди собрались здесь…
Лидия чувствовала себя, словно на некоей виртуальной экскурсии, и пыталась соотнести свои знания по истории войны 12-го года с реальностью. Что-то совпадало, что-то нет — в любом случае это было невероятно интересно!
— Русская монахиня! — раздался крик рядом, и Лидия ощутила, как кто-то схватил ее за руку.
Солдат огроменного роста в сбитой набок треуголке смотрел на нее пьяными шальными глазами и орал на чистом французском языке:
— Русская монахиня! Хочу русскую монахиню!
Опять двадцать пять! Лидия оскорбленно поджала губы: да что вы, монахинь не видели, что ли? Они должны все ходить в черном, прятать волосы под клобуками, перебирать четки и иметь на груди распятие. Хотя существовали ведь еще какие-то послушницы, а также и мирские послушницы… в монастырской истории Лидия не была сильна.
Впрочем, у нее не было времени высказать французу свои возражения: тот уже подтаскивал ее к себе одной рукой, а другой задирал юбку. В полном ужасе Лидия отталкивала его, суматошно озираясь, не бросится ли кто-нибудь на помощь к ней. Но от русских она была далеко, французов же эта сцена ничуть не волновала: они были заняты своими делами. Только Флоранс одобрительно крикнула: