Ключ от города
Шрифт:
Подарок?
Мальчик кивнул, не поднимая взгляда. Он изучал паркетные плашки.
– Ты хочешь отдать мне свои сокровища?
– тоскливая жалость впилась в сердце холодной синей иголкой.
Кивок.
Я слезла с подоконника, и обняла цыплячьи плечики. Он осторожно обвил руками-стебельками мою талию, прислонился щекой к халату. Растрепанные белокурые волосы пахли совсем по взрослому: крепким сигаретным дымом, водкой и пьяным смехом расплывшейся мамаши. Его сердечко колотилось слишком быстро, как у кошки.
– А Стасик больше не придет?
– Стасиками называют тараканов, а он - Стас.
– Он таракан.
–
– я усмехнулась, отстраняясь и заглядывая в мелко вычерченное личико.
– Таракан!
– с неожиданным упрямством отрезал Илюша.
– Таракан!
– Хорошо, - вздохнула я.
– Пусть будет так. Он больше не вернется, ты рад?
Кивок.
– Есть хочешь?
– Нет, - мальчик потянулся к своей коробке и погладил вмятину на крышке.
– Хочешь, что бы я посмотрела твои сокровища?
– Ваши. Я же подарил.
Нет, все-таки с детьми еще тяжелее не находить общего языка, чем я умудряюсь это делать со всем остальным человечеством.
– Ладно, давай смотреть наши несметные богатства, - я присела за стол и подвинула поближе коробку, - ну, что тут на меня за приданое свалилось?
Металлическое нутро коробки оказалось бережно выстлано серой туалетной бумагой из нашего коммунального места общего пользования, я убрала гофрированные обрывки, прикрывающие перешедшие ко мне сокровища Илюши. Итак, что тут у нас? Клочок тончайшей пожелтевшей ткани, обрывок черной цепочки, медная брошка с фальшивым янтарем, длинная серьга со множеством мелких тусклых камешков, нанизанных на крошечные звенья, и громадный, должно быть сувенирный ключ от несуществующего замка. Я с усилием вытащила ключ со дна коробки, таким большим и увесистым он оказался. Смолянисто-черный, какой-то жирный на ощупь... Но, оказалось, что этим ключом мое приданое не завершалось, под ним оказалось еще что-то плоское, аккуратно завернутое в ткань. Развернув материю, я извлекла довольно большую, плотную, как кусок пластмассы, фотографию. На перроне, у вагона стояла женщина, рядом с нею наклонился за чемоданами толстопузый господин. Зачарованно я уставилась на старинное изображение. Стройная фигура дамы лет сорока в длинном до пят пальто с меховой оторочкой, замерла в таком напряжении... странно, что от этого не ломается снимок... Лицо, в обрамлении мягкой опушки свободного капюшона, неземной красоты лицо с едва заметной улыбкой на надломленных губах, и глаза... огромные, темные, смотрящие куда-то поверх всего, поверх господина с чемоданами, поверх поезда, поверх неба... Такая сила, такая трагедия и всепрощающая скорбь исходила от этой прекрасной женщины на желто-сером перроне, что закололо пальцы, держащие снимок...
– Если бы Христос был женщиной, он бы точно так же смотрел с высоты своего креста, правда?
Опешив, я подняла голову, с трудом оторвавшись от фотографии. Эту фразу действительно произнес Илюша.
– Откуда у тебя это все? Где ты взял коробку со всем содержимым?
Илюша моментально замкнулся и уставился в пол. Все, дверь закрылась наглухо, ответа не будет.
– Ладно, - вздохнула я, - хочешь пойдем погуляем? Прямо сейчас?
Мальчишка неуверенно улыбнулся.
– И возьмем с собой сокровища, - я взвесила на руке черный ключ, из чего же он сделан? Такой тяжелый...
– Представим, что сам царь Петр вручил нам ключ от города!
– А это и есть ключ от города, - кивнул Илюша.
Ну и славно, игру уже придумали. Я впрыгнула в
Если тебе будут приставать дядьки, я буду звать тебя мамой, ладно?
– Наконец-то мы на "ты", - я толкнула подъездную дверь, - а если к тебе будут приставать тетки, я буду звать тебя папой, идет?
– Идет!
На пороге нас поджидал молочный неторопливый сумрак, гулкие арки и каменные дворики, заваленные мусором. И никого. Но, ощущение одиночества и неприкосновенности было обманчивым, иллюзорным - стоило выбраться из переулков на простор площадей и набережных, как неизменно попадешь в толпы хмельных гуляк. Из головы упорно не выходила женщина с фотоснимка и фраза Илюши про Христа. И я подумала, что вообще ничего не знаю о своем маленьком спутнике. Вскоре мы вышли к Исаакию, величественное здание дремало, не обращая внимания на шумных людей - на их лицах было примерно одинаковое выражение: будто все они в Питере впервые и специально для них город устраивает уникальную акцию "Белая Ночь".
Куда пойдем?
Все равно, - Илюша взял меня за руку.
Мне, в общем-то, тоже было безразлично. Ноги сами вывели на набережную, мы остановились у парапета и стали смотреть на плывущие по воде огни, слушая мерное дыхание Невы. Меня всегда успокаивало, умиротворяло движение Питерских рек, казалось, это не вода, а течет неспешное время, останавливаясь к зиме...
А там она называется Ева.
– Что?
– я оторвалась от гипнотизирующего дрожания огней и посмотрела на Илюшу.
Там Нева называется Ева.
Где "там"?
В другом Питере, в сумеречном.
– Илюш, - я не хотела, но голос прозвучал устало и раздраженно. Уже не хотелось ни во что играть, не было сил, хотелось стоять, облокотившись на прохладный парапет, вдыхать сырой воздух, шептать: "мы с тобой одной крови..." и просить притихший город научить меня любить, объяснить, как это делается, что при этом чувствуется?..
– Питер один.
Нет. Хочешь, покажу?
Что?
Другой город.
– Илюш, я никуда не пойду.
– Дай ключ.
Я послушно вытащила из сумки увесистую железяку, и протянула мальчику.
– Не урони в воду.
Я же взяла фото и снова стала изучать старое изображение. На обратной стороне карточки оказалась бледная чернильная надпись: "Тришъ и Ники 1920 Петроградь". Уезжают Тришъ и Ники, уезжают навсегда...
– Смотри сюда, - Илюша протянул мне ключ концом для скважины, - сюда смотри.
– В ключ?
– Да, вот тут, на ручке, есть дырочки, в них и видно другой город.
– Ладно, Папа Карло, давай, погляжу.
Я добросовестно уставилась в отверстие. Ключ действительно оказался полым, в конце "черного туннеля" виднелась россыпь крошечных отверстий. Опершись локтями о парапет, я прищурилась, разглядывая мутные отблески Адмиралтейского шпиля. Постепенно игольчатые дырочки слились в единую узкую щель, сквозь которую проступил далекий берег с причудливой литой оградой, взамен низкого серого парапета; тяжелое сливовое небо прошивал тройной шпиль Адмиралтейства.