Ключ от Снега
Шрифт:
Снегирь молча лежал с закрытыми глазами, боясь, что все более распаляющийся зорз сейчас начнет плеваться ему прямо в лицо. Впрочем, он внимательно слушал, потому что сказанное Колдуном подтверждало его собственные выводы: зорзы отбирают их по какому-то признаку, который они именуют Цветом. И теперь они ищут вполне определенный Цвет, который им должен подойти… нет, помочь… нет…
– Но твой многознающий приятель нас обидел, – задумчиво продолжал зорз. – Не так-то легко подобрать нужный Цвет, друид, не так-то легко… Поэтому Проводники – большая редкость. Даже среди необычных людей. А ведь вы, лесники, люди необычные, верно?
– А вы… так просто твари… – прошептал Снегирь, с трудом разлепив сухие губы.
– Заговорил, наконец? – Лицо Колдуна приняло удовлетворенное выражение опытного кузнеца, горн которого уже разогрет. – Значит, скоро и запоешь. Слыхал, какие песни Клотильда выводит? Вот и будете с ней на пару. Так что убивать мы тебя, друид, не будем. Пока.
И Колдун показал Снегирю крючок старухи. Он был тусклый, с двумя остро заточенными лапками, на манер рыболовного, и от этого казался каким-то удивительно мирным, из другой, обыденной жизни с сидением на туманном берегу речки тихою, неяркою зарей. Снегирь попытался заставить себя отвести взгляд от режущих стальных кромок и не смог. Вместо этого в голове появилась дурацкая мысль: как же эта старуха им управляется? Это была еще одна ипостась страха, которого, в общем-то, бесстрашный Снегирь не испытывал никогда, кроме как по отношению ко всяческим мелким болячкам. Но это за ним водилось с самого далекого детства, и причины этой боязни Казимир уже и не мог упомнить.
– Боишься, друид? – Голос зорза был вкрадчивый, почти доверительный. – А вот от страха тебе надо начинать избавляться. Такой большой – и такой робкий, ты что? Ты нам еще очень и очень нужен. Что? Хочешь что-то сказать?
– Зачем я тебе нужен… стервятник? – проговорил Снегирь, незаметно пробуя напряжением мускулов веревки на животе и ногах.
– Зачем? – усмехнулся Колдун, а ведьма вся так и подалась вперед, чтобы не пропустить ни слова из того, что сейчас будет сказано.
– Затем, что мы пока еще не определили, есть ли у тебя Цвет, лесной друид. Редкий, вообще-то говоря, случай. Ты не находишь, Клотильда?
Ведьма отрицательно замотала головой. Было странно, что такая ветхая старушенция в монашеском одеянии обнаруживает столь удивительную резвость в движениях – у нее даже глаза блестели, как у молодой.
«Мандрагора» – сообразил Снегирь. – «А о ней ходят россказни, что она вырастает из мужской силы повешенного или задушенного на рассвете. Значит, эта ведьма знает толк в дурманных корнях. Тогда приготовься, что они сначала лишат тебя воли».
– Но мы это обязательно определим.
Колдун покачал головой.
– Даже если для этого придется извлечь наружу всю твою сущность, несчастный лесник, страж деревьев, пастырь лопухов и крапивы, повелитель лебеды. А пока Клотильда немного подготовит тебя к испытанию Цветом. Будь уверен, ты сам захочешь пройти его поскорее. И если тебе повезет, то из тебя может получиться хороший проводник, услужливый и сговорчивый.
– Проводник куда? – еле выговорил Снегирь. Ему вдруг показалось, что каменный мешок, который лишь с большим приближением можно было назвать милым домашним словом «комната» – скорее, это была камера пыток, – стал быстро заполнять белесый дым. Лица Колдуна и старухи изогнулись и медленно поплыли у него перед глазами.
– В смерть, друид, в смерть, – постучал пальцем ему по лбу зорз. Стук его жесткого пальца показался Снегирю грохотом молота по огромному и пустому железному ящику. Так он сейчас себя ощущал. Последним его воспоминанием об этом дне стало тихое пришепетывание старой ведьмы, которая что-то делала с его одеждой. Дальше было неясно: временами пронизывающая все его тело острая, дергающая боль, какие-то огненные вспышки перед глазами и постоянное ощущение того, что его губы беспрестанно двигаются. Видимо, он что-то говорил то ли старухе, то ли самому себе, то ли просто всему остальному миру, который, похоже, уже от него отвернулся.
Сделав несколько глубоких надрезов на спине, ногах и животе Снегиря, Клотильда ввела эликсиры, вонзила свой первый крючок поглубже в одно, особенно понравившееся ей место на теле пленника и уселась рядом терпеливо ждать. Действие снадобий приведет в чувство, а вернее – в бесчувствие, и развяжет язык пленному друиду. Он уже начал потихоньку бредить, но пока еще бессвязно, перескакивая с одной мысли на другую.
«Вечно они несут какую-то околесицу» – недовольно думала старуха, поглядывая на краснеющие в очаге угли. «Обо всем-то их приходится спрашивать… Ну, ничего. Спрашивать я умею. Пожалуй, как никто другой».
Она захихикала своей шутке, которая показалась ей особенно удачной. Хорошо, что ночь начиналась так складно. Хорошо, что пока все складывается так, как она хочет. И если она сделает свое дело хорошо, у Птицелова, может быть, будет проводник в ту страну, свидание с которой Клотильду в последнее время очень страшило. И тогда молодой Сигурд исполнит свое обещание, которое он когда-то дал старой Клотильде, и она заплатит смерти свое отступное. А скучно ей сегодня не будет. В конце концов, с ней есть ее песни, а это уже немало.
Кто не испытывал в жизни мук душевных, тот не знает истинной боли. Кто не страдал от мук телесных, тот не знает боли нестерпимой, превращающей человека в животное. Но если и есть на свете что-то еще страшнее, то оно должно объединять насилие над душой и надругательство над телом, зрелости – над детством, старости – над молодостью. Или наоборот?
Где та черта, за которой человек превращается в животное? Где тот барьер, переступать который нельзя даже в пытках, дабы не вызвать возмущение неба, земли и воды, которые должны, непременно должны бы стереть со своего лица следы неподобающего, не должного быть на свете. Ибо если такое творится под солнцем или при луне, то должно создать другое небо, разжечь на нем иное солнце и повесить совсем другую луну и звезды на небосвод. Ведь иначе небесные гвозди, на которых прежде покоились светила, непременно начнут кровоточить, а когда кровь хлынет с небес, то тогда и настанет обещанный уже невесть в какие времена конец всего сущего. Ибо в крови нельзя жить, в ней можно только стремиться выжить, не ведая, что ты уже перерождаешься…
А где та грань, которая отделяет жертву от мучителя? Та страшная грань, приближение к которой каждый чувствует в своей жизни хоть раз, а иные – часто, а кто-то живет в этом вечно, а кто-то – даже догадывается, где она, эта грань… Когда уже ничего больше не остается, как только отчаянное желание выжить, любой ценой, вымолить у добра, у зла ли еще несколько минут, часов, дней возможности вдыхать и выдыхать воздух. А в нем порой столько же жизненного смрада уходящих в отчаянии, сколько и чистого дыхания тех, кто еще не заглянул за окоем жизни и не ужаснулся той пустоте, что неизбежно ждет каждого в конце путей, независимо от того, пролегали ли они по солнечным долинам или по лунным дорожкам.