Ключ
Шрифт:
Закон говорил ясно: тайны Цитадели необходимо защищать любой ценой.
А он был Посвященным — хранителем Священной Тайны. Ему ни за что не позволят оставаться в миру со всем тем, что хранит его память. Поэтому его либо вернут назад, либо пришлют кого-нибудь, чтобы обеспечить его молчание, равно как и молчание всех тех, с кем он мог говорить.
Только он никому ничего не сказал.
Ни врачам, ни полицейским следователям, ни даже священнику, который неотступно наблюдал за ним, заглядывая время от времени в палату, чтобы шепотом передать свежие новости о том, что происходит в клинике и в большом мире. Драгану хотелось, чтобы священник оставил его в покое. Ему все было безразлично. Он хотел одного: сохранить свою душу незапятнанной, дабы предстать перед своим Богом с сознанием того, что сдержал принесенные обеты и унес тайну с собой в могилу.
Он чуял Смерть в коридоре, слышал, как она переминается с ноги на ногу, искушает его своей близостью, а потом заходит в другие палаты по души его братьев. Он хотел умереть, он жаждал умереть, но Смерть обходила его стороной.
И Драган терпел, ожидая своей очереди, которая — хвала Господу Богу! — должна была прийти уже скоро. Несмотря на переливания чужой крови и на лекарства, которые не давали ей сразу вылиться из его жил, он все равно чувствовал, как жизнь постепенно покидает его тело. Она вытекала в темные влажные щели между бинтами и воспаленной кожей, только что протертой обеззараживающим средством.
А вот теперь его настроение изменилось.
Теперь его пугал шепот притаившейся за дверью Смерти. Немного раньше, выплыв из глубин мучительного сна, в котором его тело было здоровым и передвигалось по прохладным туннелям внутри горы, он увидел рядом с собой темную фигуру. Сперва он решил, что это — тень Смерти, которая наконец-то пришла за ним. Но когда затуманенный взгляд прояснился, а фигура шагнула ближе, Драган понял, что это всего лишь священник, который явился к нему, чтобы поделиться новостями.
Кажется, Смерть все-таки пришла, но не за ним.
«Ты остался один, — шепнул ему священник. — Последний из всех»…
Брат Драган застыл, услышав эту новость, и в следующий миг почувствовал, как силы возвращаются к нему. Смерть больше не была неизбежной. Теперь он просто обязан жить. Он не знал, кто теперь управляет в Цитадели, но, скорее всего, никто. Иначе с чего бы его бросили умирать в больнице, не сказав ни слова? Отчего раньше не заставили его умолкнуть навеки? Только по той причине, что некому было отдать приказ. Но если ушли все другие Посвященные, значит, остался только он, Драган. И только он способен возродить Цитадель.
Взгляд его скользнул вниз — медбрат отделил последний прилипший бинт и обнажил почерневшее и исхудавшее донельзя тело. Смотреть на него было мучительно: отмирающая плоть, сплошь покрытая ритуальными шрамами — символами его священного ордена, — теперь покраснела, воспалилась и сочилась кровью и лимфой.
Подобно Иову, он стерпел все муки и тем доказал, что достоин выпавшего ему жребия. Бог пощадил Драгана, чтобы он смог восстановить орден в прежнем виде. Но вождю необходимы силы, а его исстрадавшееся тело может полностью выздороветь лишь в одном-единственном месте. Если ему вообще суждено выжить.
Он должен во что бы то ни стало вернуться в Цитадель.
II
Никто из нас никогда не совершит ничего великого или прекрасного, если не прислушается к тихому голосу, который слышен ему одному.
25
Мухафаза Бабиль на западе Ирака
35
Американский эссеист, поэт, философ, общественный деятель; один из виднейших мыслителей и писателей США.
Машина подпрыгивала на ухабах, проваливалась в промоины, появившиеся на дороге после недавних проливных дождей, и Хайд покрепче уперся рукой в крышу кабины. Съехав с нормального шоссе за двадцать километров отсюда, они забрались в самую глушь. Здесь не было ни деревьев, ни травы, ни ветра — вообще ничего. Даже колючих зарослей аистника, который ухитрялся пускать корни в любой почве по всему Ираку, здесь не было. Их выжгла медленно наступающая своим восточным краем Сирийская пустыня. Время и нестерпимая жара перемололи все, что когда-то тут росло, оставив только небо, голую землю да размытую, скрытую дымкой полоску там, где первое встречалось со второй. Похоже, перст Божий прошелся по ней, стирая линию между небом и землей.
Впереди замаячило то, что Хайд называл теперь своим «домом», — хаотично разбросанные палатки под цвет земли и разборные домики, огороженные по периметру забором из колючей проволоки. Внутри лагеря в тучах пыли двигались два огромных экскаватора. Они выкапывали в земле второе большое нефтехранилище, хотя и первое пока еще пустовало. В самом центре вздымалась темная решетчатая буровая вышка, заостренная, изящная, как шпиль храма, выстроенного ради поклонения мамоне. [36] Хайду она напоминала ось колеса рулетки — как всегда в трудные моменты жизни, он оказался здесь и мог лишь гадать, как повернется колесо, уповая, что выигрыш выпадет на черное.
36
Мамона (маммона) — у некоторых древних народов Востока так назывался бог богатства, денег. В Новом Завете слово употребляется как символ демонической власти собственности.
Машина доехала до центральных ворот, миновала двойной ряд заграждений и остановилась в тени предназначенного для транспорта навеса. Оборудование здесь было лучше, чем в армии. Когда Хайд завербовался в эту компанию, его попросили составить список транспортных средств и оборудования, которое потребуется ему в работе. Привыкнув иметь дело с интендантами, которые урезали любые заявки вдвое, он раздул список, добавив много такого, в чем на самом деле не нуждался. Но ему выдали все сполна. Казалось, его новых хозяев не смущали никакие расходы, однако же вышка пока не давала ни капли нефти, и Хайд недоумевал, откуда берутся деньги. Уж не из-под земли, в этом он был уверен.
Грузовик замер, Хайд открыл дверь и спрыгнул в душную жару, царившую под навесом. Разгладил на спине помявшуюся одежду и прошел через двойные двери, которые не впускали жару в главное здание, где на всю мощь работали кондиционеры.
Столовая была заполнена наполовину, мужчины в легкой одежде обедали после трудового дня на буровой. Хайд понял, что они недавно сменились, поскольку все были одеты в бежевое, а не в рабочие ослепительно-белые спецовки, предназначенные для того, чтобы отражать как можно больше палящих солнечных лучей. Проходя мимо столиков, он даже ощутил исходящий от всех жар, словно это были не люди, а кирпичи, весь день пролежавшие на солнцепеке.