Ключ
Шрифт:
— Да вы моложе и крепче нас всех!
— Не жалуюсь, не жалуюсь…
Демонстративно отказавшись от помощи хозяев, он сам надел древнюю норковую шубу, еще пошутил и ушел, оживив весь дом, наглядно и несомненно доказав пользу медицины. «Прямо удивительный человек, таких больше не будет, не вам чета!» — с искренним восторгом сказала Вите Наталья Михайловна. Успокоенная врачом, она взяла дом в свои руки, чувствуя приступ особенной энергии и жажды деятельности, — теперь все было на ней. Николай Петрович разделся и перешел в спальню, где к кровати был приставлен низенький, покрытый салфеткою столик. Горничная поставила самовар. Маруся побежала в аптеку.
Утром на службу дали знать о болезни Николая Петровича. Болезнь эта, разумеется, не была серьезной. Однако в нормальное время несколько человек, ближайших друзей и сослуживцев (родных у Яценко
В этот же день Маруся вернулась с базара в большом возбуждении. Она радостно повторяла, что народ совсем взбунтовался — на Выборгской стороне разгромили лавки. Глаза Маруси сияли торжеством. Хотя Наталья Михайловна разделяла либеральные взгляды своего мужа, ее первое впечатление от слов прислуги и особенно от ее бестолково торжествующего вида было неприятное. Съестных припасов Маруся принесла очень немного, на базаре ничего не было; курицу для бульона больному барину удалось достать лишь по доброму знакомству с торговкой, у которой они всегда покупали. Наталья Михайловна не поверила, что ничего нельзя получить, и сама пошла за покупками. Но поблизости от их квартиры лавки в большинстве были закрыты наглухо. Кое-где торговля еще шла, однако Наталья Михайловна, к собственному удивлению, не решилась стать в длинную очередь, такой недружелюбный вид был у стоявших там женщин. Когда она с пустыми руками возвращалась домой, по улице на рысях, с отчетливым, волнующим топотом проехал казачий отряд. Сердце у Натальи Михайловны забилось сильнее обыкновенного. Швейцар с тем же бестолково-торжествующим видом вполголоса ей сообщил, что фараон с угла куда-то ушел и что на Невском, слышно, разбили трамвайные вагоны. Такие же известия привез из Тенишевского училища взволнованный Витя. На улицах были столкновения толпы с полицией.
Наталья Михайловна не решилась сказать Николаю Петровичу о том, что происходило, боясь его взволновать. Витя после скучного обеда куда-то исчез. Наталья Михайловна расположилась в кресле у высокой стоячей лампы и раскрыла утреннюю газету. Она прочла отдел мод, хронику, телеграммы, лениво подумала о том, что могло быть на месте белого просвета (к просветам привыкли), просмотрела интересные объявления и список недоставленных телеграмм, приступила было к думскому отчету и задремала — плохо спала ночью. Вдруг ее разбудил какой-то грохот. Наталья Михайловна вскрикнула и бросилась к окну. Люди бежали с растерянным видом по слабо освещенной печальной улице. Пальба трещала четко и часто. Один из бежавших по мостовой метнулся в сторону и укрылся в подворотне. За ним то же сделали другие. В это мгновение в комнату вбежала в волнении горничная Маруся. Затем явился швейцар, уже бывший навеселе. По его словам, это били пулеметы на Невском. Однако он радостно советовал не подходить к окнам.
Тут Наталья Михайловна с ужасом подумала, что Вити нет дома. Она заметалась по квартире, бросилась было к мужу, но остановилась у дверей, Николай Петрович спал — спальня выходила окнами во двор, и там стрельба была менее слышна. Наталья Михайловна вспомнила о телефоне и принялась звонить товарищам Вити. Везде телефон был занят, приходилось долго ждать соединения. Вити нигде не было. Прислуга ахала. Задыхаясь от отчаяния, Наталья Михайловна уже себе представляла, как по лестнице несут на носилках тело Вити. Вдруг раздался звонок и Витя появился, живой и невредимый. Никаких приключений с ним не было, но он тоже слышал вблизи стрельбу, видел бегущих людей и понял, что дома будут о нем беспокоиться.
Наталья Михайловна набросилась на сына. От шума взволнованных голосов проснулся Николай Петрович. Он чувствовал себя гораздо лучше. Наталья Михайловна сочла возможным рассказать мужу о событиях. Витя привез новости, восходившие через три промежуточные инстанции к Государственной думе. Все партии объединились в общем порыве к освобождению страны. Войска заперты в казармах, очевидно, правительство никак не может на них положиться. Офицерство на стороне народа. Волнение Николая Петровича было радостным, почти восторженным — эти события точно разрешили что-то тяжелое в его личной жизни. Николай Петрович не сомневался в победе страны над правительством. Остаток вечера они провели в спальне втроем в таком сердечном, любовном и приподнятом настроении,
На следующий день Николай Петрович почти совсем оправился, температура упала до 36 градусов. В городе же начались невиданные и неслыханные дела. Газеты не вышли. Только тут петербуржцы почувствовали, какое огромное место газеты занимали в жизни и какую тревогу вносило в нее их отсутствие. Телефон заработал, передавая самые удивительные известия. Закрылось все: фабрики, магазины, учебные заведения. Но радость и оживление в столице были необычайные. Наталья Михайловна телефонировала друзьям мужа. Разговор о впечатлениях был тоже бестолковый и восторженный. Люди без всякого стеснения говорили по телефону о таких вещах, о которых прежде в тесном кругу разговаривали, понижая голос. Друзья Николая Петровича принадлежали преимущественно к либеральному лагерю. Однако так же восторженно высказался о событиях консерватор Артамонов, считавшийся «несколько правее октябристов». Он еще больше волновался, чем другие.
— Что? Болен? — кричал он по телефону. — Ну, разумеется, пустяки… События-то каковы, а? Давно пора убрать всех этих швабов и германофилов!.. Что?.. Сердечно поздравьте Николая Петровича… Как с чем?.. Уберем господ Штюрмеров и всем народом дружно возьмемся за войну… Да, впряжемся с новой силой!.. Армия должна сказать свое слово… А? Что?.. Кто говорит?
Наталья Михайловна помнила, что Штюрмер ушел и что у власти находятся люди с русскими фамилиями. Но желание понять происходившие события как патриотический бунт армии против германофилов было, видимо, слишком сильно в Артамонове. В эту минуту с ним соединили кого-то еще. Наталья Михайловна услышала новый взрыв восторженных речей Владимира Ивановича. Она повесила трубку и радостно пошла передавать поздравления мужу.
Все было бы хорошо, если б не Витя. С ним с утра произошел неприятный разговор. Наталья Михайловна решительно заявила, что только сумасшедший человек может в такое время выходить на улицу. Витя не менее решительно ответил, что, если все так будут рассуждать, некому будет вести борьбу.
— Обязанность каждого гражданина приобщиться к делу и принять в нем личное участие, — горячо сказал он.
По существу, Наталья Михайловна ничего возразить не могла, но заперла на замок меховую шапку сына. Это не помогло. Витя, в последние месяцы отбившийся от рук, ушел из дому тайком в летней шляпе. Николай Петрович в ответ на страстную жалобу жены сказал ей, что понимает сына. Наталья Михайловна только махнула рукой. Впрочем, теперь поблизости от их квартиры стрельбы не было слышно и это ослабляло ее тревогу. Однако телефон приносил все более грозные известия. В разных частях города действовали пулеметы. Некоторые, приукрашивая, даже говорили «идут бои» — совсем как в сообщениях ставки. К удивлению Натальи Михайловны, почти все знакомые, к которым она звонила за сведениями, оказывались у себя дома. Позвонила она и к Кременецким, и оттуда ей в том же тревожно-восторженном тоне сообщили новости, шедшие прямо от князя Горенского. В войсках настроение явно сочувственное Государственной думе, ждут с минуты на минуту их перехода на сторону революции. Наталья Михайловна тут впервые услышала в применении к происходившим событиям слово «революция», брошенное твердо, как самое естественное.
— Ну, слава Богу! — сказала она и поделилась с Тамарой Матвеевной своей тревогой. Узнав, что Витя ушел из дому, Тамара Матвеевна ахнула.
— Но как же вы его отпустили? Господи!.. Все сидят дома… Я…
Тамара Матвеевна чуть не сказала, что она утром прямо вцепилась в Семена Исидоровича, который рвался в Государственную думу. «Именно теперь ты должен беречь себя… Теперь такие люди, как ты, особенно нужны России!» — сказала она мужу. Семен Исидорович уступил, но почти не отходил от телефона, беспрерывно сносясь с известнейшими людьми столицы.
— Но что же можно было сделать? Он тайком удрал… Ошалел мальчишка, не в чулан же было его запереть! — сказала в отчаянии Наталья Михайловна, тревога которой опять усилилась от слов Тамары Матвеевны.
— Ну, Бог даст, ничего не случится. Но, когда он вернется, заприте вы его и не выпускайте. Это безумие!..
— Милая, — умоляющим тоном сказала Наталья Михайловна, — я ему велю позвонить вам. Скажите вы ему, ради Бога! Пусть ему Муся скажет, она имеет на него влияние… Спасибо, родная. Ну, прощайте… Господи!..