Ключ
Шрифт:
Ещё бы…
Мы шли по нескончаемому коридору, а вокруг, на периферии зрения, сменяли одну за другой картины, рассказывающие некую историю. Ощущение, исходящее от первых изображений, вселяло тревогу и страх. Страх, дерзавший надеяться на лучшее, готовый сразиться за будущее. С десяток метров стены повествовали о великой войне, об изнуряющих годах битв, о победе, что близка к поражению. О долгожданном мире и затаённой ненависти. Далее шло простое перечисление сменяющих друг друга вёсен: бед, радостей, небесных знамений, земных правителей. Мирные картины народных празднеств, сбора урожая, строительства городов. Сквозь жаркую пустыню шли богатые караваны, многомачтовые парусники бороздили моря. Но даже в картинах благополучия и процветания ощущалась древняя, затаённая обида. Фанатичная готовность преследовать до конца.
Если бы не девочка, снующая вокруг, касающаяся стен пальцами, вздыхающая и задающая вопросы, я решил бы, что всё это мне лишь мерещится. Любые попытки всмотреться, уловить детали картинки ломали образ, превращали его в нагромождение беспорядочных линий. Мы ускорили шаг, чтобы чередой сменяющихся кадров просмотреть нехитрую историю, запечатлённую на стенах. Когда мы подходили к последним рисункам — всеобщая смута, горящие города, шагающие сквозь дым пожарищ когорты, — я заметил едва заметный голубоватый отсвет в прочерченных по стенам бороздах. Чем дальше мы шли, рассматривая честные схватки и подлые убийства, тем ярче становилось сияние. В конце концов мы увидели его источник.
Стены просторным куполом смыкались над подземным озером. Ярко-голубое, оно находилось в самом сердце пещеры, освещая её своим внутренним светом. Луч фонаря с трудом ловил влажный блеск камня высоко наверху.
— Метров сорок-пятьдесят… Этого просто не может быть!
— Иди сюда!
Посреди озера, ступеньками уходя под воду, находилось возвышение. С берегом пьедестал соединяли четыре моста. Девочка уже успела взбежать по одному наверх и теперь рассматривала что-то, стоящее на самой вершине.
Я пошёл на зов.
Вокруг озера, кольцом огибая его, тянулась какая-то надпись. Но вряд ли я смог бы её прочесть. Лишь обилие сложных кривых и элементы, повторяющиеся через рваные промежутки, позволяли рассмотреть в этом причудливом узоре послание.
Девочка разглядывала своё отражение в глубокой, грубого камня чаше. Та покоилась на тонко сработанном базальтовом треножнике. Единорог, грифон, феникс. Смеясь, девочка погрузила лицо в неестественно голубую воду. Я поспешно дёрнул её назад. Каскад брызг блеснул горстью самоцветов. Резко потемневшие до цвета запёкшейся крови волосы прилипли ко лбу.
— Ты че-е-го-о? — удивлённо протянула она, вытирая лицо ладошкой.
— Извини. — Несмотря на то что поступил правильно, я чувствовал себя полным идиотом.
Достав из рюкзака пробирки, я осторожно взял пробы воды. — Здесь может быть всё что угодно… — Вопреки ожиданиям, вода не потеряла цвет. Длинный тонкий стержень как будто светился изнутри. — Любые примеси…
Взглянув на часы, я понял, что путешествие заняло слишком много времени. Дело шло к полудню, и, если мы хотели добраться до посёлка засветло, надо было срочно возвращаться назад. Мне стоило неимоверного труда оторвать девочку от чудес пещеры, и когда мы, наконец, тронулись в путь, нас ожидал очередной сюрприз. При «перемотке» назад «плёнка» показывала совсем другое. Двое бегут, спасаясь от преследующей толпы, их товарищи лежат, утыканные стрелами, пронзённые копьями. Сгибаясь под тяжестью громоздкой ноши, двое бегут по тоннелю, ведущему к подземному озеру. Один, обнажив клинок, готовится схлестнуться с преследователями. Второй застыл над каменной чашей, в которой покоится огромное сияющее яйцо. Обернувшись к входу, он отнимает руки от кровоточащей раны в боку, прикасается к гладкой поверхности яйца. Свет, вырывающийся из-под окровавленных ладоней, ослепляет толпу преследователей. В следующий миг, обезумевшая, та рассыпается, и вот уже горстка перепуганных людей ищет спасения под высокими сводами тоннелей. Я предпочёл бы, чтоб девочка не видела последних сцен. Блуждание по бесконечным лабиринтам, ссоры, одиночество, безумие и смерть от истощения — такова была судьба каждого из преследователей.
— Для тебя, может, и запретное, дубина, — я рисковал, я рисковал очень сильно, — а для посвящённых в тёмные таинства… Тот, кто не имеет права ступить под священные своды проклятых тоннелей, будет вечно блуждать в подземелье, преследуемый демонами и видениями. Он познает все муки ада и проклянёт день и час своего рождения.
Я уж проклял…
Чем ближе мы продвигались к выходу, тем сильнее я беспокоился. С последней картиной, призрачно мелькнувшей на испещрённой линиями стене, оправдались мои худшие опасения: я увидел бездну одинаковых потоков, исчезающих в абсолютно неотличимых друг от друга пещерах, и, хоть убей, не мог вспомнить, который из них наш. Конечно же, я не подал виду. Готов поспорить, на моей тупой физиономии не дрогнул ни один мускул. Даже спустя пару часов, когда девочка, выбившись из сил, дремала у меня на закорках, а мне казалось, что идём мы уже гораздо дольше, чем следовало бы, я всё ещё верил в свою звезду и пресловутое профессиональное чутьё. Это всё равно что заплутать в собственном офисе, говорил я себе, и за ослиное упрямство был вознаграждён выходом.
Конечно, этот выход не был входом. Тем самым, через который мы попали в этот треклятый лабиринт. Но это определённо был выход. Широкая деревянная дверь, ряд тёмных, разбухших от постоянной сырости досок, — это не тупик и не развилка, это определённо старый добрый выход, надёжное спасение заплутавшего спелеолога. Я хохотал так, что девочка проснулась. Протёрла заспанные глаза, уставилась на меня удивлённо.
— Ты чего?
— Ничего, — я вытирал выступившие слёзы, — просто дядя Никита нашёл выход.
— А разве мы заблудились? — За эту детскую веру в себя я готов был продираться на поверхность голыми руками. Благо делать мне этого не пришлось. Я устало пнул дверь ногой.
— Нет, маленькая, просто у дяди Никиты шалят нервы. — С этими словами я переступил порог древней хибары.
— Лабиринт…
Похоже, это слово действовало на светловолосого завораживающе. Обретя, наконец, равновесие, я рискнул оглянуться. Он весь как-то отстранился, стальные глаза смотрели внимательно. Ножа уже не было видно. Я гадал, откуда он его достал и куда спрятал. Его руки, так же как и мои, были скручены за спиной.
— Да, лабиринт. И если бы эти олухи не набрели на мою избушку… — Я замолчал, как мне казалось, многозначительно.
— Так ты живёшь там?! — Это произнёс уже другой пленный, из тех, что закрывали спинами нашу маленькую разборку. Ужас в его голосе был неподдельным, в этом меня убедило и внезапное, одновременное движение, качнувшее всех в сторону — подальше от меня.
Конечно, жить в такой хибаре никому не захочется…
Осмотрелся я, уже сидя на каком-то шатком нагромождении ящиков. Да. Именно хибара. Трудно подобрать более точное слово. Всё здесь — непрочное, насквозь прогнившее — было готово вот-вот рухнуть. Черепки и лоскутья, пёстро разбросанные вокруг, казались принесёнными приливом галькой и водорослями. Всё указывало на то, что дом был покинут много лет назад. Полное запустение. Но вторая дверь хибары давала надежду выйти к дороге или хотя бы в лес. Мне до смерти надоели тёмные бесконечные подземелья. И потому, в тревоге и предвкушении, я не спешил обуваться. Долго растирал закоченевшие ступни. Пока девочка грызла вчерашний бутерброд, с болезненным удовольствием приложился к походной фляжке с коньяком. Так что, когда мы снова собрались в путь, я был бодр и спокоен, готов ко всему.
…Но не к тому, что ожидало нас за второй дверью. Яркий свет восходящего солнца ударил по глазам. Щурясь и смаргивая набегающие слёзы, я различил тёмные силуэты приближающихся людей. Обрадованный, я сделал шаг вперёд, поднял руку, но отшатнулся, разглядев наконец лица. Страх отвратительно мешался в них с угрюмой, первобытной злобой. Руки нервно сжимали суковатые дубины. Многие принялись нагибаться, подбирая с земли камни и жирные комья грязи. Что-то страшное творилось вокруг. Увлекая за собой девочку, я попятился назад, к входу в хибару. Заметив мои маневры, кто-то в толпе взвизгнул и, до этого безмолвная, она взорвалась неистовыми воплями, ринулась навстречу с бешеной скоростью. Я развернулся, толкнул девочку вперёд себя, заслоняя от пронзительно свистящих камней. Шаг. Проклятая дверь не имела ручки. Я вцепился в неё ногтями, силясь открыть, но не успел. Жало, впившееся в затылок, заставило меня изогнуться дугой. В глазах потемнело. Я тяжело осел на землю. Девочка, держа меня за руку, смотрела на приближающуюся толпу.