Ключи от заколдованного замка
Шрифт:
— Как зовут их, знаете?
— Как не знать! Весь город знает. Одного Николаем Луканиным кличут, а другой — Никифор Свиньин.
У крепко сбитого особняка под железной крышей, окрашенной в зеленый цвет, мореходы остановились.
Дом был большой, на десяток горниц. В двух горницах была контора, в остальных жила вдова Шелихова и ее старшая дочь Авдотья, недаво вышедшая замуж за купца и компаньона Михаила Матвеевича Булдакова.
Наталья Алексеевна познакомила мореходов со всем своим семейством. Крукову понравился Булдаков, тяжеловатый на вид, но с добрыми
Мореходы вкусно пообедали. Обед был постный. Рыба подавалась к столу во всех видах.
— Господа, — сказала Наталья Алексеевна, когда обед был закончен и гости собирались играть в карты. — Вам, мореходам, предстоят великие и славные дела. Вы должны воедино соединить далеко расположенные части Русской Америки. Сегодня это наша беда. Судите сами… От нашей главной конторы в Иркутске только до Якутска 2583 версты, до Кяхты, где идет основная торговля компании, 523 версты, до Охотска 3602, до Камчатки 7022 версты и до Кадьяка ровно 10 тысяч верст.
— Целая империя, — поддакнул Круков.
— Если вы сумеете быстрее перевозить грузы, а главное, не топить корабли или, скажем, топить не так часто, как это делают теперь, вы дадите возможность компании обратить свои капиталы на другие нужды колонии. Сейчас время насаждать. Время исторгать сажденное еще не пришло. Как жаль, что умер Григорий Иванович. Он мог бы все вам рассказать лучше меня…
— Вы замечательно все сказали, Наталья Алексеевна, понятнее, чем иной адмирал, — вступился Павел Скавронин.
Епископ Иоасаф в ожидании летнего пути в Охотск жил в просторном доме иркутского владыки. Глава православной миссии прибыл в Иркутск из далеких американских владений и в ноябре с поспешностью был посвящен в епископы.
Сегодня у владыки банный день. Утром хлебник Кирилл пек ржаной хлеб, и русская печь, занимавшая половину поварни, жарко прокалилась. Владыка любил париться в русской печи и считал, что лучшей бани не придумаешь. Однако архиепископ был стар и первого печного жара не выносил. Первым полез в печь новопосвященный Иоасаф, человек совсем молодой и здоровый.
С тех пор как отец Иоасаф забрался на солому, устилавшую под русской печи, прошло довольно времени. Хлебник стал думать, не случилось ли чего с епископом. В такой жаркой бане редко кто мог выдержать и четверть часа.
Но вот заслонка с грохотом упала, из устья вырвался пар, и отец Иоасаф стал медленно выползать из печи. Огромное тело его с прилипшими березовыми листьями было багровым, волосы поднялись. Пекарь распахнул дверь во двор, и епископ с ревом устремился как был, наг и бос, на морозный воздух. Усевшись в сугроб, он стал натираться снегом.
После бани пропотевшие и умиротворенные святые отцы сидели в столовой за круглым столом из душистого кедрового дерева и пили крепкий чай с медом и целебной брусничной настойкой.
— Вчера, отец Иоасаф, из Петербурга от преосвященного митрополита получено конфиденциальное письмо, — сказал владыка после четвертой чашки. —
— Великая новость, ваше преосвященство. — Кадьякский епископ произносил слова громко и басовито, точно стрелял из пушки.
— Выходит, так. Придется тебе, отец Иоасаф, покориться и не писать писем с жалобами. Делу не поможешь, а себя подведешь.
Владыка был худ, тщедушен и лыс. Сзади и немного на висках седые локоны падали по плечам. Жидкая бороденка едва прикрывала подбородок.
— Значит, опять жить впроголодь?
— Ты ныне епископ, лицо высокое. Баранов не посмеет тебя обидеть. Да еще и акционер. Пятнадцать акций тебе компаньоны отвалили.
— Он живет с индианкой, язычницей, — не выдержал отец Иоасаф. — Двое детей, погряз в блуде.
— Ему все простили. Пусть Баранов пишет прошение о разводе. Поддержи, говорю наперед. Развод ему дадут, а тебе он будет благодарен. — Иркутский владыка говорил тихим, тонким голоском, но все знали, что ослушаться его нельзя: расправлялся он с ослушниками жестоко.
Отец Иоасаф задумался. Он по-прежнему не мог взять в толк, почему уцелел Баранов. Все его письма с жалобами иркутский владыка переправлял в Петербург преосвященному митрополиту. Отец Иоасаф писал, что Баранов утесняет православную миссию, морит монахов голодом, что он обворовывает компанию, подозрительно якшается с иноземцами и, наконец, допускает французские вольности в колониях. Всего этого вполне достаточно, думал он, чтобы за казенный счет привезти Баранова в Петербург и с пристрастием допрашивать в тайной экспедиции. И все же его не тронули.
— Знамо ли вашему высокопреосвященству, кто отстоял Баранова? — снова загудел отец Иоасаф.
— Как не знать… Статский советник Николай Петрович Резанов, он же обер-прокурор, зятек покойного Григория Шелихова. Тот Резанов, что вашу православную миссию из Петербурга в Иркутск привез. Твой давний знакомый.
Услышанные от архиепископа новости омрачили радость отца Иоасафа. Полученный епископский сан уже не казался ему столь высоким и всесильным…
Разговор святые отцы затянули до позднего вечера.
Мореходы рождество провели невесело. Опять заболел костлявый и высокий Павел Скавронин и через три дня помер. Доктор сказал — горячка, умер от простуды.
Еще через десять дней, встретив Новый год в доме у гостеприимной хозяйки Шелиховой, мореходы выехали в Якутск. Наталья Алексеевна дала им на дорогу несколько мешков замороженных пельменей и десятка с два кругляков из крепких, как камень, мясных щей.
Путешественников никто не торопил, и они могли прожить в Иркутске еще полгода. Но Иван Круков и Федор Карцов, да и Елена Ивановна хотели поскорее добраться до места своего нового местожительства. Им говорили, что раньше конца июня ни одно судно не выйдет из Охотска на Кадьяк, но все напрасно.