КНДР вчера и сегодня. Неформальная история Северной Кореи
Шрифт:
Часто в самых красивых местах города можно было увидеть свадьбы. Молодожены фотографировались на фоне театра Мансудэ, на берегу Потхонгана. Минимальный возраст вступления в брак до начала восьмидесятых был очень велик: 27 лет для мужчин и 25 лет для женщин. Потом его несколько снизили, и в 1985 г. он составлял соответственно 24 и 22 года (между прочим, об этих нормах официально нигде не сообщается). На наши вопросы о причинах таких ограничений корейские чиновники и преподаватели часто отвечали, что «молодость должна вся без остатка быть посвящена служению Великому Вождю, делу строительства социализма и коммунизма». Категорически запрещалось жениться (и выходить замуж) студентам, даже если они уже в весьма солидных годах. Если такой великовозрастный студент все-таки вступал в брак, то он автоматически отчисляется из университета. Такое же наказание теоретически полагалось за сексуальные отношения, хотя на практике на это часто смотрели сквозь пальцы.
Одно
Поэтому в книжных магазинах, примерно четверть всех книг составляли труды Ким Ир Сена и Ким Чжон Ира, еще примерно столько же — комментарии к ним и литература по «идеям чучхе», остальное — специальная, техническая и детская литература, а также художественные произведения, тоже обычно рассказывавшие о деятельности Ким Ир Сена или, реже о боевых и трудовых подвигах «пламенно преданных» своему Вождю корейцев (впрочем, даже и таких произведений в магазинах было очень немного). Большую часть Музея изобразительных искусств занимал раздел современного корейского искусства, в котором почти все картины были либо прямо посвящены Ким Ир Сену, либо являлись иллюстрациями основных корейских лозунгов, выполненными в духе самого казенного соцреализма.
Такая политика в области культуры, не могла не дать своих результатов. Ни один из 5–6 наших соседей по общежитию (студентов университета!) вообще ничего не слышал ни о Великой французской революции, ни о Гражданской войне в США. Только один из них назвал двух европейских писателей (это были Шекспир и Дюма), остальные же знали только корейские и русские литературные имена. Впрочем, и советская литература для них кончалась на середине пятидесятых годов, с концом сталинского периода. Последними по времени из изучаемых ими (на филологическом факультете) произведений были некоторые рассказы военных лет («Русский характер» А. Толстого), а самыми современными советскими писателями — Александр Островский и Михаил Шолохов. Полностью неведомой для корейских студентов оказалась литература соседей — Китая и Японии. Весьма скромные познания проявили они и в истории своей страны. Более или менее знали опрошенные период Когуре, но вот события других эпох корейской истории известны им очень слабо и приблизительно, да и то, что они знают, сводится в основном к списку реальных или мнимых побед корейского оружия над внешними врагами. Правда, в вопросах родословной Ким Ир Сена все студенты проявляли потрясающую осведомленность и весьма квалифицированно могли рассказать о том, кем был прадед или двоюродный дядюшка Великого Вождя. А речь идет ведь здесь о студентах лучшего вуза страны, многие из которых стремились читать, буквально проглатывали все те немногие содержательные книги, какие только можно было достать в стране. Беда только в том, что книг таких было очень немного, и картина окружающего мира, которая в них содержалась, была весьма далека от действительности.
Теперь — о пхеньянских музеях. Всех их можно было разделить на две категории: музеи в точном смысле этого слова и так называемые «музеи заслуг» — «сачжоккван». Первых было немного — исторический музей, музей корейского искусства, этнографический музей, музей истории революции и мемориал победы в Отечественной войне, а вот вторых в Пхеньяне, как и в провинции имелось невероятное количество, они были едва ли не в каждом крупном городе, при некоторых предприятиях и учреждениях. Полное название этих музеев — «Музей революционных заслуг Великого Вождя».
Но оформлены так только «кимирсеновские» музеи, о других же (историческом, например) этого сказать нельзя. В музее изобразительного искусства мы были шокированы, увидев, что картины ХVII-ХIХ веков висят на простых беленых стенах прямо над батареями отопления, а экскурсовод, показывая их, преспокойно водит по картине указкой. Водит именно по картине, по самому ее полотну, так что даже раздается иногда характерный шелест трущей о старую бумагу указки, а вся картина буквально ходит ходуном и качается из стороны в сторону. Увидев это впервые, мы, советские экскурсанты, буквально замерли с открытыми ртами. Пораженные таким хранением произведений искусства, мы спросили, не копии ли это. «Нет, подлинники», — спокойно ответила экскурсовод и повернулась к соседней картине — великолепному позднесредневековому пейзажу с видом Пхеньяна. «А вот здесь, — сказала она с приличествующей случаю патетической интонацией, — мы можем увидеть место, на котором ныне величественно высится статуя родного Великого Вождя!» — и вновь ткнула указкой в картину, в то ее место, где был изображен холм Мансудэ. В то же время посвященные всякой официальной тематике картины второго раздела хранятся вполне прилично и уж никто, разумеется, не помышляет о том, чтобы тыкать указкой в физиономию Ким Ир Сена, который изображен на большинстве картин раздела современной корейской живописи.
Говоря о корейцах, нельзя не подчеркнуть их невероятного, фантастического трудолюбия. Оно проявлялось во всем, повсюду. Да, положение северокорейской экономики было непростым, но если она все-таки существовала и как-то функционировала, то это — заслуга миллионов людей, которые, трудясь в тяжелых, порою немыслимо тяжелых условиях, ухитрялись почти без помощи каких-либо машин и механизмов выполнять сложные операции, изготовлять довольно совершенные станки и оборудование.
Порядок и чистота в Пхеньяне поддерживались образцовые, несмотря на полное отсутствие любых уборочных машин. Все подметалось и выскребывалось, поребрики тротуаров белились, все деревья аккуратно обкладывались камешками, стволы их тоже белились. Но самое поразительное — это газоны. Никаких газонокосилок не было и в помине, так что газоны вручную… нет, не выстригались — выщипывались! Часто, идя по улице, можно было увидеть группу женщин, которые, сидя по-корейски, на корточках, руками или специальными пинцетиками выщипывали траву на газоне. Как-то мне пришлось увидеть и вообще грандиозную в своем роде картину: на центральной площади Пхеньяна — площади Ким Ир Сена, сидели на корточках два или три десятка кореянок и выщипывали траву, проросшую между бетонными плитами.
Как же живут сами пхеньянцы? Говоря об этом, нельзя забывать, что Пхеньян — это привилегированный город, право жить в котором дается далеко не всем и жители которого имеют куда больше возможностей для удовлетворения своих материальных потребностей чем те, кто живет за его пределами. Тем не менее, назвать большинство пхеньянцев богачами никак нельзя.
С начала шестидесятых годов все снабжение в КНДР основывалось на карточной системе, носящей всеохватывающий характер. Нормируется абсолютно все: от телевизоров до риса, от холодильников до ботинок, ассортимент товаров свободной продажи исчезающе мал. Без карточек в магазине можно, пожалуй, купить только книги да канцелярские товары. Фактически торговли как таковой в КНДР не существовало несколько десятилетий: с начала 60-х годов и до середины девяностых годов в стране ничего не продавалось, но все распределялось. Цены на продукты, отпускаемые по карточкам, были, однако, низкими и носили скорее символический характер. Однако нормировалось абсолютно все, поэтому-то на руках у населения, несмотря на низкий уровень заработной платы, скапливались деньги: ведь тратить их было некуда.
В середине 1980-х гг. средняя зарплата в Корее, по оценкам иностранных наблюдателей, составляла 60–70 вон в месяц, но сами корейцы в откровенных беседах часто называли мне еще меньшую цифру: 50–60 вон в месяц. Зарплаты рабочих колебались от 45 до 100 вон (при средней — около 70 вон) и значительно уступали зарплатам чиновников и ИТР. Молодой инженер по окончании вуза, имея низший из четырех инженерных разрядов, получал около 100–110 вон, а инженер высшего разряда — не менее 150 вон.
Даже в те, относительно благополучные, времена, до начала катастрофического обвала корейской экономики в 1991–1993 годах, меню пхеньянцев, по нашим понятиям, нельзя было назвать разнообразным. Повседневная еда состояла из чашки риса с кимчхи и чашки жиденького постного супа. Диета, разумеется, была сугубо вегетарианской, мясо большинству населения было практически недоступно. Запивали подобную пищу корейцы горячей водой или рисовым отваром, такие напитки, как чай или, тем более, кофе, были известны им более по книгам и фильмам. Жившие с нами в общежитии студенты — корейцы, за исключением детей крупных чиновников-ганьбу, чая никогда не пили и, когда мы угощали их, пробовали этот напиток впервые в жизни. Один из них даже, выпив чай, поинтересовался, нужно ли съедать оставшиеся на дне чашки чаинки.
В сравнительно благополучном 1985 году каждый взрослый работающий пхеньянец получал по карточкам в среднем примерно полкилограмма риса и/или иных зерновых в день. Для разных групп населения размер пайка неодинаков и может колебаться довольно существенно. Так, дети дошкольного возраста получали 300 г, школьники — 400 г, иждивенцы 300–400 г, работающие взрослые — 700 г, работники тяжелых профессий (шахтеры, металлурги, машинисты и т. п.) — до 900 г. Впрочем, реальные нормы были ниже, так как 15 % пайка, как официально объясняли, «направлялась в стратегические запасы».