Книга 1. Ракеты и люди
Шрифт:
Победоносцев прекрасно знал Королева, потому что работал с ним в ГИРДе и РНИИ с 1930 года. Они с семьями жили в одном доме на Конюшковской улице Красной Пресни и почти ежедневно встречались на работе и общались до дня ареста Королева – 28 июня 1938 года. С Победоносцевым я познакомился впервые в 1942 году, когда он вместе с А.Г. Костиковым и Л.С. Душкиным приезжали в Билимбай наблюдать за огневыми испытаниями ЖРД, разработанного в РНИИ. После уничтожения первого руководства РНИИ – Клейменова и Лангемака – на Победоносцева было возложено тяжкое бремя организации работ по пороховым ракетным снарядам и пусковым установкам.
В 1944 году уже в НИИ-1 я с Победоносцевым часто общался по служебной
В Германии я очень часто общался с Победоносцевым, но и здесь до телефонного звонка из Берлина эта фамилия не упоминалась. По неписанным законам на имена репрессированных накладывалось «табу». Упоминать их и говорить о них можно было только на закрытых партийных собраниях и всякого рода «активах», следовавших непосредственно после ареста. При этом следовало говорить, что вот «мы проглядели, как рядом с нами работали враги народа». «Хороший» тон того времени требовал, чтобы каждый выступающий заклеймил врагов народа и при этом в порыве самокритики перечислил все, какие только можно было придумать, недостатки в работе группы, отдела или всего института. Затем, поклявшись в верности великому Сталину, который вовремя предупредил нас об обострении бескомпромиссной классовой борьбы, следовало сказать, что мы сплотимся «вокруг великого дела», исправим допущенные недостатки, укрепим и досрочно «выполним и перевыполним».
После разоблачительной кампании и серии подобных выступлений имена «врагов народа» следовало вычеркнуть из памяти. Если они были авторами книг или журнальных статей, то эти книги и журналы подлежали изъятию из библиотек. Обычно их прятали в так называемый «особый фонд» и выдавали при крайней необходимости с разрешения уполномоченного по режиму, который был сотрудником органов госбезопасности.
Так обстояло дело с 1937 года до начала войны.
Во время войны некоторые репрессированные военачальники и конструкторы получили свободу, но, тем не менее, синдром «табу» сохранялся практически до конца жизни Сталина.
В те годы я грубо нарушил режим, установленный для хранения научных трудов «врагов народа». В 1935 году в киоске завода № 22 я увидел книгу, на обложке которой было изображено нечто похожее на авиационную бомбу. В этот период я увлекался проблемами автоматики бомбосбрасывания с самолетов и другими проблемами авиационного вооружения и поэтому, выложив 1 рубль 50 копеек, тут же приобрел эту книгу.
Это оказался труд Г.Э. Лангемака и В.П. Глушко «Ракеты, их устройство и применение», написанный еще в 1934 году и выпущенный Главной редакцией авиационной литературы тиражем всего 700 экземпляров. Просмотрев очень бегло, я не обнаружил в книге почти ничего, что меня тогда интересовало, но понял, что есть люди и организации, которые работают над летательными аппаратами, не имеющими ничего общего с самолетами. В 1937 году, когда зашла речь об установке на наши самолеты нового вида оружия – реактивных снарядов, а мне как руководителю конструкторской бригады оборудования и вооружения по долгу службы полагалось быстро понять, что это такое, я вспомнил об этой книге, отыскал ее в своем книжном шкафу и так увлекся, что считаю себя приобщенным к проблемам ракетной техники с этого 1937 года. Но дела авиационные снова захлестнули, книга снова была запрятана в шкаф.
В 1941 году при эвакуации на Урал моя небогатая библиотека осталась в старом деревянном доме, где я жил с родителями на «ватной» фабрике. Об этой книге я вспомнил только в Билимбае на Урале, когда Исаев и Болховитинов вернулись в 1942 году из Казани, где встречались в спецтюрьме НКВД с неким разработчиком ЖРД Валентином Глушко. Я рассказал Исаеву о наличии такого издания. Он решил отыскать эту книгу в библиотеках Свердловска.
Но там ее не оказалось. Как только я вернулся в Москву, к великой радости обнаружил, что моя библиотека цела. Исчез только один том из уникального дореволюционного восьмитомного собрания сочинений Гоголя. Книга Лангемака и Глушко сохранилась!
В 1944 году при объединении нашего ОКБ 293 с НИИ-3 я пользовался этим трудом для восполнения своих знаний о принципах ракетной техники. Потеряв бдительность, я как-то принес ее на работу в НИИ-1. Один из моих новых сотрудников, но старый работник РНИИ, отлично знавший Лангемака и Глушко, увидев на моем столе эту книгу, не на шутку заволновался и предупредил, чтобы я ее унес и больше в институт не приносил: «Лангемак расстрелян, а Глушко хоть и жив, но осужден. В институтской библиотеке эта книга в особом фонде и получить ее невозможно. Вы нарушаете режим, рискуете, заработав неприятности, лишиться хорошей книги».
Естественно, что я снова спрятал этот труд за другие книги. Но могу похвастаться, что, сохранив книгу до сих пор, являюсь владельцем раритета.
Таким образом, о Глушко мы все были информированы еще в 1942 году после поездки Исаева с Болховитиновым в Казань в спецтюрьму, именуемую среди посвященных «шарашкой». О Лангемаке я узнал, читая его и Глушко книгу, но о Королеве никаких сведений до звонка из Берлина не было. Победоносцев о Королеве знал все, но в своем общении с непосвященными свято соблюдал правила «табу».
Тюлин позднее рассказал, что перед тем как Королев, а затем Глушко и другие зэки, освобожденные по списку Гайдукова, прилетели в Берлин, он был строго предупрежден «органами», что такая-то группа прилетит в Германию, но никто ни при каких обстоятельствах не должен знать, что это бывшие заключенные.
Встречая Королева в первый раз в своем кабинете в институте «Рабе» в конце сентября или самом начале октября 1945 года, я ничего о нем, кроме имени, отчества и фамилии, не знал.
Когда он вошел ко мне, я встал навстречу, как положено майору перед подполковником. Мы поздоровались и представились.
Без малого полвека прошло с той первой встречи. Бесчетное число разных встреч было за это время. Большинство, во всяком случае в деталях, стерлось в памяти, а эта запомнилась. Значит, есть вне нашего обычного разума некая подсознательная «дежурная» система запоминания, которая включается «на запись» независимо от нашей воли, эта запись не стирается и может многократно воспроизводиться.
Новенькая офицерская форма сидела на вошедшем очень ладно. Если бы не отсутствие всяких медалей, я бы решил, что передо мной кадровый офицер. Но полная пустота «орденских» мест на чистой гимнастерке сразу выдавала «цивильного» офицера. Необычными были только хорошие офицерские хромовые сапоги вместо наших привычных кирзовых. Темные глаза с какой-то веселой искрой смотрели на меня с любопытством и вниманием. Во внешности Королева сразу обращал на себя внимание высокий лоб и крупная голова на короткой шее. Есть такое выражение – вобрал голову в плечи. Нет, Королев ее не вбирал. Уж таким его сделала природа. Что-то от боксера во время боя. Сели. Он утонул в глубоком кресле и с явным удовлетворением вытянул ноги. Так обычно делают после долгого сидения за рулем. «Я бы хотел очень коротко узнать о структуре и работе вашего института».