Книга благонамеренного читателя
Шрифт:
Сопоставив поэтику и лексику двух памятников, А. Мазон выдвинул несколько конкретных вопросов, которые могли, между прочим, задать себе и защитники.
С возражениями А. Мазону выступили многие советские ученые: А. С. Орлов, С. П. Обнорский, Н. К. Гудзий, В. П. Адрианова–Перетц и др., зарубежные — А. В. Соловьев, И. Н. Голенищев–Кутузов, А. В. Исаченко, С. Леонов (Парамонов), Р. О. Якобсон и др. Ответы защитников составили не один том, где на все лады повторяется главный аргумент в пользу подлинности — убежденность в подлинности.
Заслуживает серьезнейшего, аргументированного ответа такое, например, замечание А. Мазона: «Язычество,
Определеннее всех ответил С. Леонов (Парамонов), австралийский словист. Хотя стиль его ответов далек от академизма и изложение грешит описательностью (он мало прибегает к доказательствам), заявления его часто оказываются ближе к искомой правде, чем многие более оснащенные научной аппаратурой труды других защитников. Он пишет: «Профессор Мазон настолько силен в своем анализе, что не понимает, что почти все «христианство» «Слова» — это добавки монахов–переписчиков, которых не могло не шокировать полное умолчание христианства. Вставки их шиты белыми нитками, в особенности в конце о «хрестьянах», о которых в «Слове» до этого, кстати сказать, не было сказано ни одного слова»12.
Многие защитники игнорируют проблему, поставленную А. Мазоном. Фигура умолчания не лучшая форма ответа на вопрос, решение которого прибавило бы нам знания духовной атмосферы древней Руси.
Повторяю, этот вопрос о взаимоотношении искусственного язычества и искусственного христианства в «Слове» должны были поднять сами защитники. А проще — исследователи «Слова» без добавочных определений.
Характерно, что в трудах, созданных в форме ответа на высказывания французского словиста, книга его цитируется не по достоинству скупо и в такой форме, с такими побочными, не имеющими отношения к науке комментариями, что непосвященному читателю становится очевидной некомпетентность А. Мазона. Особенно показателен в этом отношении сборник статей под редакцией Д. С. Лихачева13.
Именно в нем Н. К. Гудзий провозгласил тезис, благодаря которому можно объяснить все несуразности и грамматические, и литературные, и орфографические, которыми изобилует текст «Слова». Устав от щекотливых вопросов коварных «французов» и «немцев», уважаемый ученый сказал, как отмахнулся: «В качестве возражения и Мазону, и Унбегауну можно было бы указать, прежде всего, на то, что язык «Слова» — поэтический; он мог отклоняться и на самом деле отклонялся от общепринятого языка…»14.
Ироническое заявление А. С. Пушкина — «поэзия должна быть глуповатой»,— мне кажется, было понято слишком прямолинейно и стало основой предрассудочного отношения ученых к поэтическому языку.
…В последние десятилетия советская «словистика» находится в состоянии динамичной статики, природа которой не в самой науке, а возле нее.
Научный коллектив, говорят математики, дееспособен до тех пор, пока в нем есть некая критическая масса, то есть сумма полярных идей. Когда все сказали «да», то или тема исчерпала себя, или коллектив исчерпал свои возможности.
Незримый коллектив специалистов по «Слову» существует в нашей стране издавна. И все говорят «да». Любые попытки изменения всеобщего взгляда на биографию «Слова» вызывают немедленную анафему15.
На поле — одна команда и вся состоит из защитников. Нападающие
Прочтения, переводы, комментарии защитников опубликованы, признаны и вошли в учебники. Отречься, усомниться в ценности всего этого, десятилетиями накопленного багажа, на котором зиждется авторитет имени, трудно. Наука поставлена в зависимость от ученого.
Скептикам, целиком отвергающим «Слово», не доставало доверчивости; апологетам, целиком принимающим,— здравого скептицизма.
Не только сомнение — двигатель науки, но и не только безоглядная вера. Иначе историческая реликвия становится одним атрибутом двух религий — нигилизма и патриотизма. Знать источник важнее, чем знать то, что нужно получить от него.
В этих условиях самая ценная фигура в науке — скептик. Сохранить его — значит, продлить жизнь науке. Защитники бессознательно понимают это, потому нашли себе противника за рубежом. Негласный лозунг — сохранить А. Мазона! — читается между строк апологетических трудов. Скептик — это пчела с жалом, которую невежественный садовник отгоняет от цветов заповедного сада. Но именно пчела, вторгаясь в цветок, опыляет его. Охраняя от мохнатого разбойника драгоценный нектар, мы губим будущие плоды.
Если бы математика и физика испытали такое насилие патриотического подхода, человечество и сейчас каталось бы на телеге. Способность увидеть вопрос в толпе восклицательных знаков,— редкое качество. Сохранить А. Мазона! Носится по полю одинокий всадник, преследуемый толпой разъяренных пехотинцев.
Совершенно «в стиле» пишет свою критику С. Леонов (Парамонов): «Чтобы покончить с проф. Мазоном и более к нему не возвращаться, отметим, что критику эту мы пишем, конечно, не для того, чтобы разубедить проф. Мазона — его методы мышления и пользования научным материалом показывают, что это совершенно безнадежное дело. Мы не запрещаем проф. Мазону и его единомышленникам высказывать сомнения в подлинности «Слова», ибо из столкновения мнений рождается истина. Но мы решительно протестуем против того, что проф. Мазон называет «Слово» посредственным, бессвязным, вялым и т.д.»16.
В этом отрывке великолепно действует научное местоимение — «мы».
«Некоторые наши друзья сочли наши критические замечания слишком резкими по форме. Мы хотели бы указать им и всем придерживающимся принципа непротивления злу, что 1) всякому терпению бывает конец, 2) и в науке должна быть ответственность, безнаказанности здесь нет места!..
Хуже то, что в вопросе о «Слове» объединились русские всех цветов: «белые», «красные» и «зеленые» — очевидно, их единодушие имеет под собой более солидную базу, чем даже их разногласия»17.
Любопытное наблюдение.
…История — интересует, историография возбуждает интерес. Я погрешил бы, заявив, что «Слово» так увлекло бы меня, если бы не кружилось оно в водоворотах многочисленных толкований. Без них оно могло стать обычной музейной редкостью, как многие другие древности с более благополучной судьбой, и не оказало бы воздействия на русскую литературу, искусство и филологическую науку последних двух столетии. За два века ораторства в библиографии по «Слову» накопилась не одна сотня названий, в которых, как в болоте, буксуют одни и те же аргументы, не всегда научные, но всегда патриотические? И литературе этой никакой пожар уже не страшен.