Книга благонамеренного читателя
Шрифт:
длились бои,
Перекрыты каналы — ни хлеба,
ни мяса,
ни сена,
Люди ели погибших
и пили их теплую кровь,
Счет осадных ночей
Майским утром прервала измена,
И наполнился трупами длинный
извилистый ров,
Только женщин щадили
Великих, измученных,
горьких,
Их валяли в кровавой грязи
Возле трупов детей,
И
в монгольские горла,
Иступленные жала
изогнутых тонких ножей.
Книги, книги горели,
Большие лохматые книги,
По которым потом затоскует спаленный
Восток,
Не по ним раздавались
протяжные женские крики.
В обожженных корнях затаился
горбатый росток…
Отрар был уничтожен дотла (1218 год). С этой зловещей победы и началось нашествие Чингисхана на мир. Отрар более не поднялся.
Сейчас — это обширный глиняный холм, испаханный траншеями археологов. Судьба Отрара мне напоминает историю кипчакского народа.
…Монашеское отношение к степнякам передалось и современным историкам. Так римляне всех неримлян (даже эллинов) нарекали варварами. Китайские хронисты не признавали за людей ни индийцев, ни иранцев.
Арабы, давшие миру алгебру и астрономию, фигурировали на страницах европейских хроник только в качестве сарацинов, т.е. язычников и не более.
Кипчаки были полуоседлым народом. Они составляли значительный процент населения среднеазиатских городов Сыгнака, Туркестана, Мерке, Тараза и, главным образом, Отрара.
Отрарская библиотека считалась второй после знаменитой Александрийской. Из среды кипчаков вышли выдающиеся деятели науки и культуры Востока — Исхак аль–Отрари, Исмаил аль–Жаухари, Жемал аль–Турке–стани, аль–Сыгнаки, аль–Кыпчаки и др.
Солнцем в этой плеяде звезд был, несомненно, Абу Наср аль–Фараби (870–950 гг.), кипчак из города Отрара, основатель арабской философии. Второй Учитель мира, как называли его при жизни. Очень рано он добился возможности ознакомиться в подлинниках с произведениями великого Аристотеля, Платона и других древнегреческих философов. Он сделал музыковеденье отраслью математики. Оставил труды в самых разных областях науки. Писал стихи, как многие ученые–энциклопедисты того времени.
В Европе Х века не было ни одной фигуры равной по значению для мировой культуры «поганому половцу» аль–Фараби.
…Монгольская опасность объединила на поле: Калки кипчаков, русских и их вассалов–ковуев, берендеев, черных клобуков… Пестрый образ народа южнорусских степей. Калка стала последним щитом Руси. И этот щит не выдержал удара туменов Субудей–багатура. (Я не удержался и использовал значения тюркских слов калка–щит, калк–народ).
13 — несчастливое число у христиан. XIII век стал трагически несчастливым и для кипчаков.
Монгольский буран разметал их по земле. Часть занесло в Венгрию, другие укрылись в горах Кавказа, некоторые оказались в арабских странах.
За века последующие кипчаки так и не смогли подняться и вновь обрести самостоятельность. Они ассимилировались в среде племен, увлеченных чингизидами, и после развала империи вошли в состав казахского,
…В метафорической фабуле казахского эпоса «Кара Кыпчак кобланды» («Великий Кипчак Кобланды») выражена судьба кипчаков. Богатырь Кобланды могуч и щедр. Он никому не отказывает в помощи. Он отправляется в дальние походы выручать народы, нуждающиеся в поддержке. Единственно кого он не смог защитить — себя. Возвратившись из последнего похода, Кобланды нашел свою землю разграбленной. Жену и детей его увезли неизвестные враги.
…В современной историографии и художественной литературе кипчакам повезло ещё меньше, чем на Калке. Раненых мечами добивают перья.
К. Гамсахурдия не может простить им участия в освобождении Грузии. (См. роман «Давид IV строитель»). В битве при Дидгори на стороне Давида было 60 тысяч воинов. Из них 45 тысяч конников хана Артыка. Остальные — грузины, армяне, осетины.
Чтобы подчеркнуть роль рыцарей Картли, писатель–патриот превращает союзников в недочеловеков Армяне и осетины, по его мнению, трусы. Кипчакам же достается больше всех. Они, прежде всего варвары, грабители, а не воины. В меню их входит человечья кровь и «собачье мясо, сваренное в кумысе». Шатры их почему–то покрыты шкурами белых медведей. (Хотя белых медведей кипчаки впервые увидели в XX веке, в Алма–атинском зоопарке). Имена их в романе весьма характерны — «Абай», например.
М. Блок писало некоторых французских эрудитах, яростно восставших уже в наши дни против реформ Великой французской революции. В частности, против конфискации земельных владении. Тон их критики был так оскорбителен для революции, что М. Блок вынужден был заметить: «Какая была бы смелость, если бы они заседали в конвенте и там отважились говорить таким тоном! Но вдали от гильотины такая абсолютная храбрость только смешна! Было бы лучше выяснить, чего же в действительности хотели люди…»2 .
Роман К. Гамсахурдия, вышедший в 1945 году (тоже символично!), вызвал две очень резкие рецензии — В. Шкловского («Знамя», № 5–6) и А. Антоновской, автора романа «Великий моурави» о Георгии Саакадзе («Новый мир», № 10). Основная мысль этих выступлений — формы патриотизма К. Гамсахурдия, мягко говоря, несовременны.
Автор не принял ни одного замечания, и в дальнейшем роман выходил без поправок.
(Кстати, несколько лет назад опубликован перевод «Алексиады» Анны Комнин. Большинство «византийских» эпизодов было перенесено в роман из дореволюционного издания «Алексиады». Автор вольно использовал сведения византийского источника. Анна Комнин, описывая деяния своего отца, императора Алексея Комнина, показывает образец предельно правдивого отражения исторического факта в литературе. Чего стоит хотя бы такой трогательный эпизод из описания битвы Алексея с печенегами: «Сильный ветер и атаки печенегов не позволяли императору прямо держать знамя. Один скиф, схватив обеими руками копье, нанес Алексею удар в ягодицу и хотя копье не оцарапало кожи, тем не менее, причинило Алексею невыносимую боль, которая не покидала его в течение многих лет. Все это заставило императора свернуть знамя и спрятать его от людских глаз в кустиках чебреца. За ночь он благополучно добрался до Голой…» (стр. 212).