Книга благонамеренного читателя
Шрифт:
Он решается назвать точную цифру слов, заимствованных русскими у тюрков —10 (десять). Как–то — сайгат, кочь, кощей, чага, ватага, евшан, кумыз, курган, ортьма, япончица. Но тут же оговаривает: «С уверенностью нельзя назвать именно половецким почти ни одно из этих слов, так как с неменьшей вероятностью можно приписать их торкам и берендеям. Из всего домонгольского запаса тюркских включений в разговорном русском языке пережили до наших дней 2–3 слова (курган, ватага, кумыс), причем, нельзя поручиться, что здесь есть приемственность от половецкого времени, так как эти слова, могли много раз быть
Это показывает слабость культурного влияния половцев на Русь, что, разумеется, является вполне естественным. Если хазарские и булгарские отношения со славянами не оставили почти никаких следов в славянских языках и фольклоре, то что могли оставить половцы!» (стр. 117).
Вся работа написана с целью обосновать (не фактами сопоставаляемых словарей, а громкими заявлениями) подчеркнутый мной вывод.
Историки, касающиеся вопросов тюрко–славянских отношений, любят, как я заметил, характеристику «ничтожные».
Ф. П. Сорокалетов, автор созданного труда «История военной лексики в русском языке», встречаясь с тюркизмом, словно извиняется перед читателем, предваряя объяснение такими, например, скороговорками: «Ертаул (ертоулъ, ертулъ). Татаро–монгольское влияние на формы организации русского войска и методы ведения войны, как отмечалось многими военными историками, было ничтожно»5 .
Неужели эти слова необходимы только для того, чтобы ослабить воздействие рядового сообщения, следующего ниже?
«Ертаул обозначает один из военных отрядов, составляющих боевые порядки русского войска. До встречи с татаро–монголами в русских войсках такого отряда не было, не было, естественно, и термина».
В другом месте, прежде чем сообщить, что — «несомненными тюркизмами в системе обозначения воинов являются баскакъ, уланъ, есаулъ, сеунчь, калга, улубий, чеушъ», — автор информирует, что «тюркский вклад в русскую военную терминологию остается, в общем, незначительным. Как тюркская военная организация и военная тактика не затронули основ русского войска, так и лексические заимствования из тюркских языков не оставили сколько–нибудь заметного следа в русской военной терминологии»6.
Настойчиво и однообразно подчеркивается мысль, что «незначительные вкрапления иноязычных слов в систему обозначения оружия (сабля и саадак и некоторые другие) не меняют дела. Не оставило заметного следа в военной лексике, как и в самом военном искусстве, татаро–монгольское владычество. До половины XVI века русская военная лексика была в основном свободна от иноязычных (читай тюрко–монгольских — О. С.) влияний».
И совсем иначе обстоит дело с вопросом западно–европейских влияний.
…Было бы правильней делать выводы после сопоставительного изучения древнерусских и древнетюркских материалов. Сравнение обнаружило бы значительные совпадения в структуре войск, тактике, терминологии. И это естественно: тюркские подразделения издавна и традиционно входили в состав княжеских войск до XIII века, являя собой основную ударную силу воинства многих «уделов» Руси.
Истоки древнеславянской военной лексики
Проштудировав всю небольшую (даже количественно) литературу, посвященную проблеме славяно–тюркских культурных взаимоотношений, я с грустью убедился в том, что большинство авторов брались за трудную эту работу ради того, чтобы доказать заранее им очевидное — никаких культурных отношений с дикими кочевниками не было и быть не могло.
Позиция, активно заявленная академиком Грековым, и метод обработки исторического материала, описанный и продемонстрированный в «Киевской Руси», к величайшему сожалению, не утрачивают актуальности и во многих современных исследованиях.
…Я выбрал для демонстрации вульгарного внеисторического подхода к историческим проблемам работы разные и по масштабам исследований и по стилю изложения.
…Как трудно было ломать в европейской науке лед недоверия к кочевникам, говорит печальная судьба книги выдающегося востокрведа Григория Потанина. Книги незаслуженно забытой — «Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе». Она вышла в Москве в 1899 году «на средства, пожертвованные Ю. И. Базановой».
Сравним и здесь предисловие и заключение.
«В этом предисловии я хочу ограничиться двумя–тремя словами по поводу тех недоумении, которые могут явиться при первом беглом взгляде на книгу. Господствующая идея книги, идея об единстве средневекового западного и восточноордынского эпоса распространяется и на эпос западной Европы, может с первых же строк книги вызвать некоторые возражения.
Во–первых, с первого же раза может показаться невероятным обмен эпосами на таком дальнем расстоянии как центральная Монголия и центральная Франция, как берега Орхона и Керулена на востоке, и берега Сены на западе.
Другое возражение — могут сказать, что трудно допустить возможность воздействия некультурных варварских орд средней Азии на культурную европейскую среду…
Эпоху, когда происходит обмен эпическими материалами, можно предположить очень ранней; можно не приурочивать ее к позднейшим переселениям среднеазиатских орд; этот обмен совершался в то отдаленное время, когда не было той разницы в культуре между центральной Европой и степями Средней Азии, какая появляется позднее.
В те отдаленные времена могли быть и такие случаи, когда ордынцы, пришедшие в юго–восточную или среднюю Европу, оказывались людьми высшей культуры в сравнении с туземцами» (стр. 1–2).