Книга чудес (рассказы)
Шрифт:
Тот, кто в согласии с древним пророчеством должен прибыть в Город Никогда, спустился однажды в полночь со своим волшебным поводом к берегу озера, где гиппогрифы резвились на рассвете, поскольку почва там была мягка и они могли долго скакать, прежде чем оказались бы в городе; и там он ждал, укрывшись возле их тайных убежищ. И звезды немного потускнели и стали неясными; но пока не было и признаков рассвета, когда далеко во тьме ночи появились два небольших шафранных пятнышка, затем четыре и пять: это были гиппогрифы, танцующие и вертящиеся вокруг солнца. Другая группа присоединилась к ним, их теперь стало двенадцать; они танцевали, сверкая своей причудливой расцветкой, когда поворачивались к солнцу спинами, они спускались медленно, широкими кругами; на деревьях, выделявшихся внизу на фоне неба, чернели тонкие ветки; вот звезда исчезла в небесах, потом другая; и рассвет приблизился подобно музыке, подобно новой песне. Утки понеслись к озеру от еще темных полей, вдали раздались чьи-то голоса, вод обрела цвет, и тем не менее гиппогрифы сияли в свете, паря в небе; но когда голуби уселись на карнизах и первая пташка подала голос, и маленькие лысухи все вместе поднялись в воздух, тогда внезапно с громом оперения гиппогрифы спустились вниз, и, как только они снизошли со своих астрономических высот, чтобы окунуться
И за ним непрерывно наблюдали из пропастей глаза тех, в чьи обязанности это входило; дальше и глубже летучие мыши, которые обитали там, взлетели, когда увидели удивление в глазах; стражи на стенах разглядели поток летучих мышей и подняли свои копья, как в военные времена. Однако когда они почувствовали, что та война, за которой они наблюдали, теперь не касается их, они опустили копья и позволили ему войти, и он пронесся с грохотом через ведущие к земле ворота. И так он прибыл, как было предсказано, в Город Никогда, вознесенный на Толденарбе, и увидел поздние сумерки на тех башенках, которые не ведают иного света. Все купола были медными, но шпили на их вершинах были золотыми. Маленькие ониксовые ступеньки вели туда-сюда. Вымощены агатами были славные улицы города. Через маленькие квадратные стекла из розового кварца жители выглядывали из своих домов. Им, поскольку они смотрели со стороны, далекий Мир казался счастливым. Хотя тот город был облачен всегда в одну одежду, в сумерки, все же его красота достойна восхищения: город и сумерки были несравненны, но лишь друг для друга. Бастионы города были построены из камня, неизвестного в нашем мире; добытый неизвестно где, но названный гномами «эбикс», этот камень так отражал в сумерках красоту города, цвет за цветом, что никто не смог бы разглядеть, где кончаются вечные сумерки и начинается Город Никогда; они были близнецами, самыми лучшими детьми Чуда. Время было там, но касалось только куполов, которые были сделаны из меди, остальное оно оставило нетронутым, даже оно, разрушитель городов, было подкуплено неведомой мне взяткой. Однако часто плакали в Никогда о переменах и уходах, носили траур по катастрофам в других мирах, и даже иногда строили храмы разрушенным звездам, которые упали, пылая, вниз с Млечного пути, и все еще поклонялись им, давно забытым нами. Есть у них и другие храмы – кто знает, каким божествам они посвящены?
И тот, кому единственному из всех людей было суждено прибыть в Город Никогда, был счастлив созерцать это, пока он несся по агатовым улицам, свернув крылья своего гиппогрифа, видя со всех сторон чудеса, о которых и в Китае не ведают. Когда он приблизился к самому дальнему городскому валу, где не обитал ни единый житель, и посмотрел в ту сторону, куда не выходило ни одно окно из розового кварца, он внезапно увидел в непроглядной дали, затмевающей горы, другой, еще больший город. Был ли тот город построен среди сумерек или стоял на берегах некого иного мира, он не знал. Он увидел, что тот город возвышается над Городом Никогда, и попытался достичь его; но этого неизмеримого дома неизвестных колоссов гиппогриф отчаянно боялся, и ни волшебный повод, ни что-либо иное не могли заставить монстра приблизиться к тому городу. Наконец, из одиноких предместий Города Никогда, где не бродил никто из жителей, наездник повернул медленно к земле. Он знал теперь, почему все окна были обращены туда, ибо жители сумерек пристально взирали на мир, а не на то, что было больше их. Тогда на последней ступени ведущей на землю лестницы, проходившей мимо Пропастей и у подножия блестящего лика Толденарбы, ниже затененной красоты тронутого золотом Города Никогда и ниже вечных сумерек, человек спешился с крылатого монстра: ветер, который спал в то время, подпрыгнул подобно своре собак, закричал и пронесся мимо них. В нижнем Мире было утро; ночь уходила прочь, а ее плащ тянулся следом за ней, туманы возвращались вновь и вновь, пока она уходила, мир был серым, но уже блистал, огни удивленно мигали в ранних окнах, вдали по влажным, тусклым полям тащились на поля коровы: именно в этот час снова коснулись полей копыта гиппогрифа. И в тот момент, когда человек развязал и снял волшебный повод, гиппогриф взлетел прямо ввысь с грохотом, возвращаясь в некое воздушное место, где танцует его народ.
И тот, кто преодолел сверкающую Толденарбу и прибыл – один из всех людей – в Город Никогда, обрел имя и славу среди народов; но только он и обитатели того сумеречного города хорошо знают две вещи, неведомые другим людям: есть другой город, превосходящий величием их собственный, а они – только плоды незавершенного эксперимента.
Коронация мистера Томаса Шапа
Занятие м-ра Томаса Шапа было таково: убеждать клиентов, что товары подлинны и превосходного качества, и что в вопросе о цене их невысказанная воля будет учтена. И чтобы продолжать этим заниматься, он каждое утро выезжал поездом очень рано, чтобы преодолеть несколько миль до Сити от пригорода, в котором ночевал. Так он проводил свою жизнь.
С того момента, как он впервые почувствовал (не как тот, кто читает нечто в книге, но как тот, кто открывает истину инстинктивно) самое безобразие своего занятия, и дома, в котором он ночевал, его формы, отделки и претензий, и даже одежды, которую он носил; с того момента он отрешился от этого, от мечтаний, амбиций, от всего фактически за исключением того, что материальный м-р Шап, который одевался в сюртук, покупал билеты и зарабатывал деньги, мог в свою очередь стать материалом для работы статистика. Та часть м-ра Шапа, что склонялась к поэзии, никогда не обращала внимания на ранний городской поезд.
Он имел обыкновение поначалу отправляться в полет
Заметили, что он был тих и даже принимал по временам отсутствующий вид, но не нашлось ни единой ошибки в его поведении с клиентами, с которыми он остался столь же любезным, как и прежде. Так он мечтал в течение года, и его воображение обретало силу, пока он мечтал. Он все еще читал газеты за полпенни в поезде, все еще обсуждал эфемерные темы проходящего дня, все еще голосовал на выборах, хотя он больше не отдавался этим вещам целиком – его душа была теперь не в них.
Он провел приятный год, его фантазия была еще плохо знакома ему, и часто обнаруживались красивые вещи вдалеке, на юго-востоке в крае сумерек. И он был наделен сухим логическим разумом, а потому часто говорил: «Почему я должен платить свои два пенса в электрическом театре, когда я могу видеть все без его помощи?» Несмотря ни на что, он был прежде всего логичен, и те, которые долго его знали, говорили о Шапе как о «приличном, нормальном, уравновешенном человеке».
В самый важный день своей жизни он поехал как обычно в город ранним поездом, чтобы продать надежные изделия клиентам, в то время как духовный Шап бродил по причудливым странам. Когда он шел от станции, сонный, но внешне бодрствующий, его внезапно озарило, что реальный Шап был не тот, кто идет по делам в черной и уродливой одежде, а тот, кто бродит по краю джунглей среди валов древнего восточного города, возвышавшихся из-под толщи песка, среди валов, на которые пустыня накатывалась одной вечной волной. Он имел обыкновение называть тот город именем Ларкар. «В конце концов, воображение столь же реально, как тело», совершенно логично решил он. Это была опасная теория.
В этой другой жизни, которую он вел, он понимал, как в Бизнесе, важность и ценность метода. Он не позволял воображению уходить слишком далеко, пока оно совершенно не привыкало к первоначальному окружению. Особенно он избегал джунглей: он не боялся встретить тигра там (в конце концов, тигр не был реален), но разные неведомые вещи могли бы там таиться. Медленно он создавал Ларкар: вал за валом, башни для лучников, ворота из меди и все прочее. И затем в один день, он подумал, и весьма справедливо, что все облаченные в шелка люди на улицах, их верблюды, их товары, которые прибывают из Инкустана, сам город – все это были плоды его желания. И тогда он сделал себя Королем. Он улыбался, когда люди не поднимали шляпы перед ним на улице, пока он шел со станции на службу; но он был достаточно практичен, чтобы признать: лучше не говорить об этом с теми, которые знали его только как м-ра Шапа.
Теперь, когда он был Королем города Ларкара и всей пустыне, которая лежит на Востоке и на Севере, он послал воображение блуждать дальше. Он взял полки своих охранников – наездников на верблюдах – и выехал со звоном из Ларкара, со звоном небольших серебряных колокольчиков на шеях верблюдов; и он прибыл в другие города, лежащие далеко среди желтых песков, с яркими белыми стенами и башнями, устремляющимися к солнцу. Через их ворота он прошел со своими тремя полками, облаченными в шелк, светло-синий полк охраны был справа от него, зеленый полк – слева, а сиреневый полк шествовал впереди. Когда он прошел по улицам города и понаблюдал за людьми, и увидел, как солнечный свет касается башен, он объявил себя Королем там, и затем помчался дальше в воображении. Так он проходил от города к городу и от страны к стране. Хотя и проницателен был м-р Шап, но я думаю, что он забыл о жажде увеличения владений, жертвами которой короли так часто были: и так что когда первые города открыли перед ним свои сверкающие ворота, и он увидел народы простертыми под копытами его верблюда, и копьеносцев, приветствующих его с бесчисленных балконов, и священников, почтительно стоявших перед ним, он, который никогда не имел даже самой незначительной власти в известном мире, стал неблагоразумно жадным. Он продолжал свою причудливую поездку с необычной скоростью, он забыл о методе, считая, что ему недостаточно быть королем страны, он стремился расширить свои границы; так что он путешествовал все глубже и глубже в неизведанное. Напряженность, которую он придал этому необычному продвижению через страны, которые истории неведомы, и города, окруженные столь фантастическими оборонительными сооружениями, что, хотя их жители были людьми, противник, которого они опасались, казался чем-то меньшим или большим; изумление, с которым он созерцал ворота и башни, неизвестные даже искусству, и толпы людей, пытающиеся любым способом провозгласить его своим сюзереном – все это начало влиять на его способность к Бизнесу. Он знал, также как любой другой, что его воображение не могло бы управлять этими красивыми странами, если бы тот, второй Шап, такой незначительный, не был хорошо защищен и накормлен: и защита и продовольствие означали деньги, деньги и Бизнес. Его ошибка была скорее ошибкой некого игрока с хитроумными планами, который не учел человеческую жадность. Однажды поутру он вообразил себе, что прибыл в город великолепный, как восход солнца, в переливчатых стенах которого были золотые ворота, настолько огромные, что река лилась между их створками, пронося, когда ворота были открыты, большие галеоны под парусами. Туда прибывали танцоры и музыканты, и их мелодии звучали вокруг; этим утром м-р Шап, телесный Шап в Лондоне, забыл про поезд в город.
Год назад он никогда и не подумал бы об этом; не нужно удивляться, что все эти вещи, только недавно замеченные его воображением, должны были сыграть злую шутку даже с памятью такого нормального человека. Он совсем перестал читать газеты, он утратил интерес к политике, он все меньше и меньше заботился о вещах, которые происходили вокруг него. Это неудачное опоздание на утренний поезд даже повторилось, и в фирме строго поговорили с ним об этом. Но у него было утешение. Не ему ли принадлежали Аратрион и Аргун Зирит и все побережья Оора? И даже когда фирма нашла недостатки в нем, его воображение наблюдало яков, утомленных странствием, медленно движущиеся пятнышки среди снежных равнин, несущие дань; и видело зеленые глаза людей гор, которые странно смотрели на него в городе Нит, когда он вступил туда вратами пустыни. Все же логика не оставляла его; он прекрасно знал, что эти странные предметы не существовали, но он был более горд тем, что создал их в своем сознании, а не тем, что просто управлял ими; таким образом в своей гордости он чувствовал себя кем-то большим, чем король, он не смел думать кем! Он вошел в храм города Зорра и стоял там некоторое время в одиночестве: все священники склонили перед ним колени, когда он уходил. Он заботился меньше и меньше о вещах, о которых мы заботимся, о делах Шапа, бизнесмена в Лондоне. Он начал презирать людей с королевским презрением.