Книга драконов
Шрифт:
Вот они выбрались на длинный заснеженный гребень высотой футов пятьдесят или шестьдесят. Здесь вождь Ненкру велел своим людям остановиться.
Полуденное солнце висело низко, как и полагалось в это время года. Долина внизу раскинулась голубым фартуком льда, где особо не на чем было задержаться глазу. И как они и предвидели — больше никаких признаков деревни.
Так всегда обычно и происходило, когда они следовали за Улкиокетом.
Опасность неминуемой гибели наверняка уже миновала. Но повышенная осторожность еще какое-то время вовсе не помешает.
Ненкру
— Ты его еще слышишь?
— Он стал громче…
— Что же это может быть? — задумался Ненкру.
— Это то, о чем я тебе говорил, — раздраженно отозвался Кулвок.
— Сердце? Но какое? Только наши сердца способны звучать. Или… это его сердце?
— Нет. Это не его сердце. Я ни разу не слышал, чтобы сердце Улкиокета стучало. Может, оно на самом деле и не стучит. Может, у него и сердца-то нету…
Мужчины опустились на корточки, приготовившись к ожиданию. Они не могли устроить костер. Неразумно разводить огонь в такой близости от Улкиокета.
Посмотрев за край гребня, Кулвок кое-что все-таки разглядел, но в том, чтобы обнаружить какие-то знаки в более гибких участках льда, не было ничего необычного. Жуткая красота увиденного вызвала у него отвращение. Это происходило всякий раз, когда он их замечал. В отличие от остальных членов ватаги он не испытывал к этим знакам ни почтения, ни религиозного чувства. На самом деле и тот образ жизни, который вела их ватага, был совершенно мерзок, и шаман Кулвок это понимал, тогда как прочие понимать отказывались.
Жить — этим…
— Смотрите, смотрите! — выдохнув струйку серебристого пара, прошептал Эрук.
Можно подумать, раньше они ничего подобного не видали. Другое дело — очень немногие, увидев раз, доживали до следующей возможности.
За много миль от их гребня, там, где прочь от долины тянулись покрытые белым снегом холмы, что-то заклубилось, задвигалось, засверкало. Как волна незамерзшего моря, светящаяся, непостижимая…
Если только заранее не знать, что это такое.
— Улкиокет, — хором выдохнули мужчины.
Зима, подумал Кулвок. Они называют его «зима».
И сразу после этого: а что я сержусь? Ничто ведь не изменилось. Для нас это теперь и есть его имя.
Но, несмотря на то что Улкиокет удалился, сердце все продолжало гулко стучать. Когда же за пеленой снегов угасло последнее вихрящееся мерцание, он поднялся на ноги и побежал вперед. К истребленной деревне.
Ватага Ненкру — они были падальщиками.
Подобных им многие племена называли одинаково: «кимолаки». Это значило «люди-лисы». Белая лиса воровата и трусовата. Она подкрадывалась в надежде найти пропитание там, где пировали более могущественные звери.
Так поступало и их племя.
Как же они дошли до такой жизни?
Кулвок предпочитал не вспоминать. Самым обычным образом дошли, что тут еще скажешь. Довели нищета, голод и смерти. И эта зима. Бесконечная зима, древнее проклятие Севера. На зиму можно было свалить все, что угодно. Она прогоняла короткое лето, длившееся всего-то три месяца, дочерна обжигала последние плоды на кустах, превращала море в мрамор и приковывала солнце к самому горизонту, так что оно поднималось всего на одну восьмую пути до зенита огромного, морозно-синего неба.
В самом начале они просто пытались избежать смерти. Большинство людей инстинктивно поступили бы так же, не говоря уже о животных — тюленях и рыбах, волках и огромных медведях.
Но в какой-то момент, вместо того чтобы прятаться или убегать от смерти, от Улкиокета, они поняли свою выгоду.
С того вечера, когда им это открылось, кимолаки Ненкру редко голодали и еще реже скитались без убежища и огня. У них было даже оружие и одежда и — с ума сойти! — украшения. Все разломанное и небрежно разбросанное Улкиокетом становилось для них желанной добычей.
Так что теперь они молились Улкиокету и ставили ему маленькие алтари. Кулвок полагал, что другие падальщики поступали так же. Поклонялись нечистому, отвратительному, кошмарному существу…
Кулвок нимало не сомневался, что истинные боги и духи Севера давно уже прокляли их ватагу и предначертали им жуткие страдания после смерти. А самая страшная казнь, без сомнения, ожидала Кулвока, ведь он был волшебником и обязан был понимать, что к чему.
Но пока еще он не умер, не пал, убитый зимой, или Улкиокетом, чудовищем, которое называют «зима», или просто другим человеком, — Кулвок о своем наказании мог только догадываться.
Он огляделся на бегу.
И сам Кулвок, и все остальные были очень схожи между собой. Рослые, поджарые, закаленные, бронзовокожие от морозного загара, черноглазые и черноволосые, как все их племя. Никто из них ни разу не встречал мужчин или женщин, которые бы от них отличались…
Почему же привычное сходство вдруг так бросилось Кулвоку в глаза?
Умп-умп, билось сердце. Умпа-умпа-умп…
Ему было лет восемь, когда он увидел дракона. Кулвок был сыном старшей жены шамана. Поэтому его не выпустили играть с другими мальчишками под красноватой зимней луной. Вместо этого его отправили собирать плавник в ближнем океанском заливе. Прошлой ночью его отец увидел странные знаки в волшебном горшке с углями, то есть сегодня горшок необходимо было заново растеплить, чтобы узнать больше. Для этого годился только один сорт дерева, тот, который горел синим огнем.
Работа вместо игр успела уже войти у Кулвока в привычку.
Свой колдовской дар он еще не успел осознать. Ему просто нравилось постигать шаманскую премудрость. Ну и отец ему тоже более-менее нравился…
Он один стоял на мерзлом морском берегу, когда в воздухе перед его глазами в самый первый раз задрожали странные металлические искры.
Понятия не имея, что все это значило, он просто стоял и смотрел на макушки обледенелых утесов, вздымавшихся над бухтой.
Багровая луна висела на западе, и все, что ловило ее свет, приобретало медный оттенок. Это не относилось лишь к той металлической штуке, которая плыла над утесами: вместо красноватой она была скорее серебристой, словно отражала лишь звездный свет взамен лунного.