Книга духов

Риз Джеймс

С таким беспардонным наскоком я еще не сталкивалась. Мысленно уже готовилась услышать в следующей фразе слово «дуэль». Поначалу я, вскочив, тут же вновь упала на стул – и, наверное, инстинктивно выказала приемы защиты, более свойственные слабому полу. На глазах, должно быть, выступили слезы. Задрожали руки. Но все-таки, желая соответствовать мужскому наряду, сумела себя пересилить и выпрямиться во весь рост. Приличия, понятно, требовали обменяться рукопожатиями, назвать свои имена, но я опасалась, что натолкнусь на сжатые кулаки, а новообретенное имя начисто выскользнуло у меня из памяти. К тому же мой оппонент явно плевать хотел на приличия. Выпрямившись, я обнаружила, что ростом выше его, и это прибавило мне капельку уверенности.

Он подступил ко мне вплотную, и я, резко откинувшись назад, едва не потеряла равновесие.

Все вокруг замерли в ожидании, с вилками в руках, забыв о завтраке. Слышалось только неровное, со слабым присвистом дыхание Розали.

По знаку брата она опустилась на стул. Но, не успокоившись, продолжала мотать головой. Что же такое она желала мне сказать?

Вопрос повторили: какое у меня дело к сестре явившегося джентльмена?

Вряд ли повторю, что тогда ответила – в растерянности наговорила невесть что. Но оправдываться начала по-французски.

Помнится, юноша, изменившись в лице, тотчас от меня отшатнулся и, сменив презрительную усмешку на приветливую улыбку, со словами «Asseyez-vous, monsieur» [19] уселся рядом с сестрой. Сказать, что в ответ на эту утонченно вежливую просьбу я опустилась на свой стул, значило бы погрешить против истины. «Рухнула» – вот более подходящее слово. А еще вернее – «плюхнулась». Да, именно плюхнулась – и по счастливой случайности не села мимо, а умудрилась занять прежнее место напротив брата с сестрой, теперь совершенно успокоившихся.

19

Садитесь, месье (фр.).

Юноша заказал две кружки персиковой настойки с медом. Розали, прижавшись к брату с облегчением, мало уступавшим моему, продела руку через его согнутый локоть и со вздохом положила голову на его широкое сильное плечо. Эта поза больше подходила супруге или ребенку. Вероятно, так счел и трактирщик: принеся нам напиток, он кивком показал Розали на дверь. Ее брат – Эдди, как она его назвала, упрашивая остаться, – велел ей выйти. Она послушно вернулась на свой насест – и уже оттуда пристально наблюдала за всем происходящим.

Эдди залпом осушил свою кружку – сосредоточенно, прямо-таки залихватски. Почувствовав, что рискую мирной передышкой, если не отвечу ударом на удар, я тоже одним махом проглотила приторно-сладкую, перебродившую жидкость.

Взглянув на сестру, а потом вновь обернувшись ко мне, юноша в третий раз задал мне свой вопрос.

– Elle est… – ответила я, понимая, что именно своим мелодичным французским укротила свирепого зверя. – Elle est remarkable, votre soeur. Mais, monsieur, je vous assure… [20]

20

Она… она замечательна, ваша сестра. Но, месье, поверьте… (фр.).

Юноша рассмеялся:

– Mon ami [21] , не льстите мне попусту. У тыквы больше углов, чем у нашей дорогуши Розали, и все-таки тыква поумнее ее. А замечательна она, как вы говорите, только одним – тем, что ничем не замечательна.

Заключив этим выводом разговор о сестре, он принялся оживленно расспрашивать меня по-французски, откуда я родом.

Привыкнув к вавилонскому смешению языков в Марселе и едва не оглохнув от разноязычного говора на Рокеттской пристани, я слушала его вполуха. Зато, обрадованная возможностью пользоваться родным языком, рассказала моему нежданному другу всю свою историю. Скупясь на подробности, да и те по большей части были выдуманы. (Точнее, лживы.) В надежде его запутать, я выразила восхищение его французским и спросила, где он его выучил.

21

Мой друг (фр.).

Совсем недавно, пояснил юноша, он вступил в школу древних и современных языков в Шарлоттсвилле, подразумевая под ней Виргинский университет, – «надел старого Тома», как он выразился. Французский был для него вторым языком после итальянского, это он подтвердил цитатой из Торквато Тассо. Далее он привел доказательства того, что владеет древнегреческим и латынью. Потом извлек из карманов льняной куртки два томика, аккуратно кем-то или им самим переплетенные в холстину. «Письма» Цицерона и Мильтон.

Юноша надолго замолчал. И вдруг взволнованно начал перелистывать томик Мильтона.

– Monsieur, – произнес он, окинув меня оценивающим взглядом, – вы, я вижу, helluolibrorum. Я не ошибся? Вы перерываете груды томов в каждой книжной лавке, правда? – Он показал на ворох раскиданных мной газет. – Уверен, что это так. Я это вижу по вашим глазам.

Я не ответила. Да ответа и не требовалось. Отыскав в томике Мильтона нужную страницу, юноша потребовал принести еще порцию чудовищного напитка. Перегнувшись ко мне через стол – будто закадычный приятель, – он сообщил:

– Мильтон дал маху. Да-да! Écoutez! [22]

Пусть твои приносят волныИзобильный дар и полный –Бросят на откос крутойБерилл и слиток золотой.

Прочитав эти строки, юноша удовлетворенно откинулся на спинку стула, словно истина предстала во всей очевидности. Трактирщик вновь наполнил наши кружки; юноша немедля опустошил свою и шумно перевел дыхание, когда дурманящая смесь побежала у него по жилам.

22

Слушайте! (фр.).

– Видите ли, – пустился он в торопливые разъяснения, – мощное воздействие, порождаемое повтором в стихе тех или иных гласных, недостаточно осознают и слишком часто им пренебрегают – даже те версификаторы, которые широко используют прием, именуемый аллитерацией. Скажем, вот эти строки Мильтона – из «Комоса», конечно же, – глубоко мелодичны. Вы не находите? – Не дождавшись ответа, он, к счастью, заговорил снова, поскольку крыть мне было нечем. – Так вот, меня крайне удивляет, что Мильтон, словно забыв о могучем раскатистом звучании многократного «О», вставил в последнюю строку слово «берилл».

Помолчав, Эдди с нажимом снова произнес: «берилл», – словно внося этим окончательную ясность.

Я с притворной жадностью ухватилась за свою кружку и едва не поперхнулась тошнотворно-сладким напитком, когда мой собеседник с силой хватил кулаком по столу и гаркнул:

– Оникс! Оникс – вот что он должен был вставить, а никак не берилл!

Что мне оставалось? Только согласиться.

Слушая пылкую рацею об искусстве поэзии, которая сопровождалась размеренными ударами кулака по столешнице, я заметила, что через край моей подпрыгивавшей кружки часть жидкости выплеснулась на газеты: замочила страницы «Ричмондского коммерческого обозревателя», попала на отчеты конгресса и запятнала строки поэмы Мура «Лалла Рук» настолько, что их уже нельзя было разобрать. Видя, что я не на шутку всполошилась, Эдди пренебрежительно махнул рукой в знак полного неприятия журналистской продукции.