Книга Герцогини

Он же – Гогенцоллерн Бранденбургский Ансбах Баварский

29.12.2020

Большой дом, такой, что сам кажется городом, подъезд с витражами и решетками, с красивым широким и плавным пандусом, разворотом для карет. Фасад его обычный – немного от стиля Либерти, немного от классической регулярной застройки начала девятнадцатого века; конечно, он желтый, хотя тому назад лет сто был розовым, под его фундаментом есть античные фрагменты, а подвалы его имеют в себе бездны. Нужно подняться на пятый этаж, лифт отделан деревом, зеркало в бронзовой раме, скамеечка с красным бархатом, твое отражение в зеркале с несмываемыми потеками и пятнами, с осыпавшимся слоем амальгамы. Пятый этаж римского дома. Пройти мимо гравированных табличек с именами жильцов квартир, минуя пролеты с кадками цветов на просторных площадках и затейливыми чугунными подставками под зонты и трости рядом с дверями.

Вот верхняя площадка, тут дверь, одна на этаже и рядом амфора на кованной треноге, за дверью анфилада комнат; зимой в них холодно, кроме двух спален и кухни, но в солнечные дни нагревается кабинет, там большие окна и выход на террасу, свет – самое главное в этой квартире – говорила хозяйка. Свет конечно, но он второй, после вида на город – завораживающий ритм куполов, черепичных крыш и колоколен, вид сравнимый с туристической фотографией, странно его уже не замечают те, кто тут живет; естественно, они просто живут этим. Если идти по комнатам, то из окна в окно перетекает синяя линия горизонта – подарок от холмистого рельефа, дом-то на холме, об этом никто и не говорил, привыкли. Другое дело – зеленые попугаи из соседнего парка, для них стоит кормушка и привязаны фрукты на веревочках за окном террасы, попугаи в этом доме – событие, их прилета ждут и обсуждают за кофе, сколько прилетело и как они выбирают корм, есть ли новые особи в стае, дают им клички. Крикливые зеленые птицы со странным падающим полетом, они бандой разбойников прибывают в полуденные часы зимой на террасы и балконы дома, рассмотреть мне их никогда не удавалось, они незнакомцев не подпускали к себе, только будили дом воплями. В любое время года ванная – убежище с необыкновенными красотами, с наличием окна, винтажной сантехникой, которую реставрируют, а не ремонтируют, тут и было уютнейшее место в доме, зимой тут тепло, а летом прохладно. Сама ванна на львиных лапах наверняка прохаживается по квартире, когда никого нет дома.

Супермодная суперсовременная кухня, вся слишком суперконтраст ко всей обстановке и это вполне понятно, она новенькая в этой квартире ее перестроили года четыре тому назад. Есть во всех помещениях запах каких то странных цветов, нет не весенних, не конкретных для моего восприятия не ясных, запах похож на что-то, ну, к примеру, на аромат увядающих роз, но не совсем, он как бы был и запахом хозяйки и квартиры. Хозяйка тут незримо есть и её тут и нет, фотографии и картины – все от прежних поколений, ее было видно в зеркалах и застыла она на одном портрете, меня было слишком много – говорила она друзьям, меня всегда фотографировали, очень много собралось изображений, вот в один день все и сожгла во дворе, потому что мне надоело – хрипло отвечала на мой вопрос. Облик так и не ставший мне привычным, облик-подарок – подарок судьбы, радость, которую мне он дарил, трудно объяснить, почему, дело в том, что в одном человеке сходится так много и она выбрала меня. За это я был готов на многое, за это испытываешь больше чем страсть, копаясь в себе сейчас, кочергой по обгорелому полену, я понял, что больше всего был благодарен за то, что меня выбрали и позвали по имени. Последняя надежда и тоска, неизрасходованная пылкость – все казалось удачным приключением, обернулось странной историей и любовью. Голос громкий и властный, всегда с повелительной интонацией, с кем бы ни общалась, и всегда энергичный, полный силы, звук его удивителен, неожиданное несоответствие с тихой и светлой внешностью. Порывистые и очень уверенные движения, скупые жесты, особый наклон головы, ясные и веселые глаза. Тень ее где то промелькнула, только что в моей московской квартире, перебежала на стены римского дома, ведь самой ее больше нет с нами. Сегодня утром кофе накапал из урчащей кофемашины, как было установлено в программе, а никто не вышел на кухню – хозяйка умерла. Мне остается повторить Леонардо – Сегодня умерла Катерина, так он записал в дневнике. Год 2020 забрал от нас многое, теперь я сижу, перебираю воспоминания и представляю, как оно должно было бы быть и не стало. Сегодня утром какая-то женщина с усталым и тусклым голосом позвонила мне по городскому номеру в Москве и попросила позвать маму и я, содрогнувшись, в который раз повторил, а мама умерла летом, потом добавил, а Катерина зимой, в конце поста. Там в розоватой дали зимнего римского утра начал выделяться светом божественный купол собора Святого Петра.

«Экземпляры из «особенной» части тиража сразу вызвали огромный интерес у библиофилов. Сохранилось письмо Сомова к профессору Московского университета, коллекционеру А. П. Ланговому, в котором

художник пишет: «Многоуважаемый Алексей Петрович, сделаю всё возможное от меня, чтобы и у Вас был особенный экземпляр издающейся моей книги у Голике. Прошу Вас только, если возможно, держать это мое обещание в секрете от наших знакомых. Мне было бы невозможно, если бы явились еще желающие приобрести такие экземпляры, их удовлетворить ввиду небольшого количества этого издания.»

Скоро скоро скороЭлектричество умретСкоро скоро скороСнова появятся мастера свечей и подсвечниковБумага станет плотной крепкой и сильнойПри свете ярких свечейЖенщины будут писать письма гусиными перьямиА на столе появится песочницаИ у каждой женщины появится возможность стать Герцогинейили камеристкойСултаншей или служанкой в хамамеЖенщины снова будут писать стихи.А те, которые не будут знать грамоте,Будут просто петь стихи.И на фреске счастливая скромная супруга донатораБудет в окружении своих восьми детей,Самый младший из которых будет стучать маленькими палочкамиВ пёстрый барабан… Век двадцать первый повернул куда-то;И снова блещут светочи ума,И снова брат идёт войной на брата,И снова во Флоренции чума.И снова все так ярко, так незыбко –Плоды и птицы, яблоневый сад.В саду ее гулянье и улыбка.Век двадцать первый повернул назад.В ее роду мы различаем предка,В дворцовых залах он отец и сын.На родословном древе чахнет веткаПод тяжестью полотен и терцин.И еле слышен строф латинских лепет,И еле виден самый главный зал…Художник, где ты в этом страшном склепе?Всё кончилось. Ты всех нарисовал.Но, может, это ничего не значит,И вечный не нарушится закон,Когда она зовёт тебя и плачет,В больнице горько плачет в телефон.В аэропорт уносится дорога.И вот уже с высокой высотыВ твоем лице уже видны немногоИ Гольбейна и Брейгеля черты.И вот уже стремясь к заветной цели,Привидно мрачен взором и суров,Ты к ней летишь по небу БоттичеллиИ прочих итальянских мастеров.Ты не германец герцогского родаУже давно.Но в свете синевыВнезапно проявляется свобода.И ты летишь, художник из Москвы.И вот уже не разомкнуть объятье.И адским ветром Данте рвёт вотщеИ жемчуг разузоренного платьяИ русский соболь на мужском плаще.

А теперь мы начинаем читать книгу Герцогини

Детство пробежало стремительно,как мои босые ножки маленькой-маленькой девочкипо мозаичным полам.И вот уже служанки домашние мне говорят наперебой,что я уже большая, лет семи или восьмии не должна играть в лошадки с тростью моего отца,стуча и громко топая новыми туфельками.Отец любил свою светловолосую девочкуОн говорил мне, что моя улыбка озаряет его жизньпрежним весельемВо мне как будто воскресала юность хрупкой матери моей.Я прибегала в его кабинетпробегала по деревянным полкам беспокойными пальчикамидлинными нежными тонкими, еще детскимивытягивала наугад то историю бесшабашного Фачино Кане,то стихи Гвидо Кавальканти,то какой-нибудь трактат Боккаччоприсаживалась к маленькому столу и уходила в чтениеПотом вдруг ложилась щекой на страницуи буквы становились забавными,а мои светлые волосы смешно щекотали другую щеку.И вдруг вскочив внезапноубегала в галерею, оттуда в замковый большой двори носилась наперегонки с мальчишками-слугами.Отец отличал меня от старших братьевс их пристрастием к охоте и карточной игре.Мне шел девятый год, когда он обручил меняс одним из малолетних сыновейзнатного, но обедневшего семейства,выдав по договору часть моего приданого.Отец говорил мне, что из моего женихавыйдет славный покладистый парень –– Он тебе мешать не будет!И полы длинной безрукавной куртки запахнув отец смеялся.Он всё оставил мне,а братьям выделил две небольшие доли.После смерти отца я стала богатой наследницейи желанной невестой.Болезнь, от которой он умер,происходила от излишних наслаждений.Часто его комнаты были заперты для меняи доносилось звучание недетского веселья.Мне потом рассказывала кормилица,что красивейшие куртизанки обнаженныесобирали в свете больших свечейразбросанные нарочно на полу каштаныИ свечение свечей колеблясь выхватывало яркую голизнуи золотистые волоски…Отец умиралБездетных вдовых теток набежала тьмав накидках черных, в черных шляпах с перьямиПотом они все умерливедьмы с длинными носамии это было очень хорошо…Отец сидел на своем большом креслезадыхаясь немногоприоткрывая щербатый ротИ его растрепанная борода слегка тряслась.Тиберио и Массимилиано, мои старшие братьястояли по обеим сторонам большого креславытянувшись и недвижно,как статуи пизанского Кампо-Сантои красиво хмурились…Я подбежала к отцу,но он остановил меня резким взмахом широкого рукава– Прочь! – закричал он. – Все прочь!Никто ничего не получит.Я всё оставлю дочери моей.Но и ты не подходи ко мне, девочка.Моя смерть дурно пахнет.А ты живи!Живи как хочешь!..Братья не могли нарушить брачный договори после всех похоронных и траурных церемонийя стояла на балконе, на светлом солнцеи смотрела вниз, на город, на площадьНа мне было атласное зеленое платье с золотыми пуговицамии узором из больших продолговатых золотых листьевна подолеВолосы убраны в золотую сетку,густо усеянную мелкими камешками сапфировОжерелье из венецианских дукатов тяжело спускалосьна блестящий атласна едва развившуюся грудьМне было десять лет.Зазвонили колокола,Затрубили трубыДень был ветреный –колыхались полотнища тканей,украшавших фасады домовРыцари в изощренно украшенных доспехахокружили на почтительном расстоянииодиннадцатилетнего мальчика,моего женихаПеро на его берете было закреплено драгоценной булавкой –большой рубин отсвечивал на солнцеТонкие мальчишеские ноги в маленьких сапожкахвдеты в блестящие стременаЛошадь шла легко, ветер трепал гривуПозади нарядного мальчика ехал отряд трубачейв куртках, сплошь покрытых золотым шитьем,в шапках высоких и тоже отблескивающих золотыми нитямина ярком летнем солнце…Лицо мальчика имело гордое выражение, но веселое…Братья отвели меня в церковьМне стало страшно, и я всё забыла о венчанииПотом я сидела рядом с ним в большом залеСтены были обиты пестрыми флорентийскими тканямиЗа столами пили, ели, много говорили многочисленные гости,разноцветные, как дорогие попугаи из далеких странНа хорах играли музыкантыСлуги нарез'aли гостям мясо и разливали винов серебряные чашиПодано было много дичи и рыбы,приготовленной на самый разный манерПринесли груши, яблоки,тарелки, полные венецианскими конфетами,какие обычно подаются на свадьбахИ вот свадебный пирог уже несутдвое слуг,сгибаясь под тяжестью золотого подносаОгромный пирог из слоёного теста,начиненный жареными вальдшнепами и куропатками.Значит, скоро конец свадьбе и будет брачная ночь…Я ничего не ела, кроме нескольких миндальных печений,и пила вино, разбавленное водой –мне всё время хотелось пить…Я думала лихорадочно, что мой муж ничего мне не сделает.Я ведь знала, что это умеют делать взрослые мужчины,а ему было только одиннадцать лет!Я боялась боли…Но он это сделал,грубо; и я после поняла, что неумело,причинив мне сильное кровотечение и отчаяние.Я так плакала, что теперь он испугался.Он уговаривал меня подчиняться ему,потому что так надо.Два года он мучил меня по ночам,а днем мы почти не виделись.Он подружился с моими братьямии они пристрастили его к охоте.Однажды за ужином он много выпили стал серьезно убеждать моих братьев,что хочет иметь большую семью, много детей.Детей мне вовсе не хотелось,только не от него!Братья знали, что если мой муж умрет,они смогут распоряжаться моим имуществоми мной…Конечно, то, что он упал с коня,могло быть случайностью.Он ушиб голову, потерял сознание, началась рвота,и через несколько дней его не стало.Я не думаю, что мои братья были виноваты,разве что Массимилиано…Я сказала моей старой кормилице, что больше никогдане дам ни одному мужчинеприкоснуться к моему телу!Но она открыла мне, что впереди вся жизнь мояи много наслаждений.– Ебаться надо много, – так она сказала,и прибавила с ухмылкою смешной гримасой, –чтоб доебаться наконец-то до любви!..Моя Баубо,совсем похожая на прислужницу в древнем царскомдомес влагалищем вместо ртаи сосками вместо глаз…Как непристойно она смешила меня!..Тиберио и Массимилиано размечтались,как после смерти моего юного мужаони принудят меня уйти в монастырь,и в их распоряжении окажутся дворцы, сады,плата, которую следовало взиматьс крестьян-арендаторов моих земель,принадлежащие мне городские сукновальни…Но Тиберио сомневался,он уже немного понимал мою натуру;понимал,какая вскоре я сделаюсь…А Массимилиано в большом зале с двусветными окнамизаговорил об устройстве поминального обедаи о приглашении нотариусана третий день после торжественных похорон.А сердце мое сильно билось.Я сказала громко, что уже послала за нотариусом,за тем самым, о котором рассказывал мне отец.Они часто пировали вместеза дверями, запертыми для меня.Нотариус удостоверил завещание моего отца обо мнекак о почти единственной наследнице.Всё имущество моего покойного мужа,приданое, которое дал за мной отец,я возвратила материнесчастного, в сущности, парнишки.Я уменьшила арендную плату, взимаемую с крестьян,и увеличила плату работникам сукновален.К поминальному обеду я заказала белые трюфели,лучшую рыбу, шампанское вино без игрыи херес…Именно после смерти моего мужа я жила как хотела.Братья могли мне только пальцем погрозить.Я решила следовать совету кормилицы.И первому после мужа отдалась красивому лютнисту,обычно игравшему на пирушках моих братьев.Его лицо я забыла, но ощутила тогда,что соитием возможно наслаждаться…Я отдавалась самым привлекательным и занятнымкавалерам.О моих любовниках знали.И дивились моим парадным обедам, веселым ужинам,пышным загородным прогулкам,как чудесам на страницахзапутанных повествований Джамбаттиста Базиле.Я много танцевала в больших комнатахвечерами и ночамив свете свечей и факелов.У поэта Алена Шартье есть баллада о dame sans merci –немилосердной красавице.Я знала, что меня прозвали Милосердной красавицей.Но никто не осудил бы меня открытопри моем богатстве!И я наслаждалась жизнью, я смеялась.Потом я встретила тебя.Мне пятнадцатый год, их много у меня,они красивы и телесно сильны,но единственный – ты!Я знаю, почему.

Примечания

Фачино (Бонифачио) Кане – середина четырнадцатого – начало пятнадцатого века – наемный полководец на службе у знатных итальянских родов.

Джамбаттиста Базиле (1566-1632) неаполитанский поэт и автор занимательных и непристойных сказок.

Она поднимает рукиИ пахучая крепкими жаркими духами шелковая сорочкаскользит на голое гладкое тугое телоСлужанка чешет ей косуволосы ей жемчугом перевиваетИ двое слугони следуют за нейИ вот плитки пола церквиона опускает в чашу кончики пальцевВот кончики пальцев опустила в чашуонаИ словно легкое нервическое дыханье нетерпенияот пальцевИ вот он встал совсем близкостоит в своих штанах-чулкахкуртка перетянутаи кудри падают на щекиниспадаютИ большие носки башмаков загнуты щеголеватоШтаны-чулки обтягивают ноги тугоВот юноша в жилете беломкудрявой головой и завлекательной улыбкойТак улыбнулся завлекательной улыбкойИ мелкими кудряшками черноволосой головы тряхнул слегкаИ тихо говорит ему она:– Идем скорее…Веер в виде разноцветного флажкатак и ходит ходуном в ее рукеПромчались анфиладой комнатных ковроввдоль гобеленных стенСними скорее маску золотую волчьюи перчатки росным ладаном надушенныеНам чума не страх…Очки на палочке он приложил к глазамВедь все-таки он книжник, он студенти спрашивает прямовзволнованный он спрашивает утвердительно и с трепетом:– Вы знали Микеланджело?Она в ответ с надменным смехом:– Не так, конечно, близко, как моя sorellaВитториятоже из рода Колонна…И пальцами ужасно гибкимичуть вычурно-красивым жестомобнажает грудь однутакую тугую полноту…– И не так уж хорошо я знала,но вот эта сиськатебе привет передает от пальцев Микеланджело…Как грубо говорит онакакая грубаяГрудь обнажилаИ очки уже летят стеклянной стрекозойна сумрачный коверЗапотелый серебряный бокал лимонадаО как жарко!И зовет служанку приближеннуюставни затворить скорееИ уходи!Просто нет терпенияИ сразу догадалсяРазрывает платье шелковое на ее грудиОна высокаясветло-золотистых волос на плечибледное лицотомные глазапокатые плечи легочной болезнируки гибко длинные какиепальцы длинные какие рукиОна высокаядлинным тонким голым теломтонкая какаяна постели ровненькой без складокпокрывале золот'oм зеленымвышитым узоромНет, спешить не будемМедленные губы сладко пьемЯзык в гортанисладок медленноОна ласкает озорница озорными пальцамиСильную мужскую плотьТвое мужскоеэто сладкий-сладкий финиковый плодполнится моим любовным сокомочень сладкимДальше, дальше, дальше!Дальше и сильнее…Нет, спешить не будемВечность поцелуевИ мужская сила в женское войдетБольно!Нет, не слушай!Дальше, дальше!Это будет долго, долго, долгомного разноцветных ласковых столетийсильных и прекрасныхМне ведь нет пятнадцати ещеЭто будет долго, долго, долгоМного будет разных ихНо ты останешься единственнымА если братья, стражи верные мои,моей чистейшей чести молодой вдовытебя убьютголову твою ножом отрежу острымв горшок цветочный в землю крепко закопаюИ внезапный алый вырастет цветок… После дней и ночей с тобоймне захотелось вдругбрутальности, злости,чтобы меня болезненно унизили,чтобы мое нежное тело мяли руками –когтистыми лапами;чтобы меня осып'aли непристойной, грубой,грязной бранью;чтобы в мои губы впивались вонючей мужицкойпастью…И всё это давал мне тот, кого я прозвалаЛандскнехтом.Он и был в начале своей подлинной жизниландскнехтом-пехотинцем,но перестал им быть,и оставался просто немецким мужиком,раздобывшим в вихре грабежейбодрого коня и рыцарские доспехи,и отвоевавшим себе в жестокой смуте многолетних войнжестокую свободу.Мне нравилось падать стремглавв забвение всего и всякроме его сурового лица, жестоких глаз,бритой головы;мощного тела мужика-солдата,недавнего наемного воина…Я угощала его тяжелыми блюдами,которые готовила собственноручно.Мне нравилось, как он раскидывал на столешницеплотные волосатые рукии жрал поросенка,нафаршированного цельными орехами, чеснокоми апельсиновыми и лимонными дольками.Он был воякапо немецким землям пронесся с отрядом своих головорезовкак ливень буйный из грязи и камней.Они ехали уверенно, оставляя за собоймужиков, подыхающих от запихнутых в разинутые ртыкомьев навоза,затоптанных копытами мужицких младенцев,изнасилованных баб и девок с разодранными ногамии вспоротыми животами.Только ничего мало-мальски ценного они не оставляли.Это была сильная шайкаМне нравилось, не знаю, кажется,не то, как они поступали,а то, что их поступки должны были вызывать возмущениеПотому мне нравилось…Они всё сжигали.А это красиво.Однажды в детстве я видела, как загорелся верхний этажодного ветхого дома.И огонь полетел вниз,совсем как мотыльки настоящие,только большие.Это было красиво.Пожары – это красиво –когда огонь становится пламенемНо чтобы доставлять мне наслаждение,Ландскнехт должен был напрягать все свои силы в жестокостиА силы его убывалиИ вдруг он сказал, что он выше меня по происхождениюЗачем он сказал, не знаюНо я с огромной, захлестнувшей меня радостьюдала ему размашистую пощечину!И страшно насладилась чувством страха от его злого лицаИ побежала и захлопнула дверьИ он сломал дверь кулаками…И такого роскошного страшного совокупленияникогда в жизни моей не было!..Но вот на следующий день он попросил прощенияи сказал, что любит меня безумноА мне это говорили тысячу скучных раз!И ночью он был совсем обыкновеннымТаких у меня много бывало,я даже запретила себе думать о таких…И все равно он бы мне надоел,даже если бы его силы оставались при нем…Я приказала слугам не пускать его во дворецНо как меня раздражали эти мелочные мысли,охватившие меня:вдруг он нападет на мой дворец, на меня;вдруг его головорезы захотят мстить,если он исчезнет…Я раздражаюсь, когда жизнь вдруг хочет удушить менясвоими гадкими мелочами;утопить, как в глухом болоте…Надо было приказать жестокое и окончательноеНо убийство такого как он, разве это жестокость?..И вот он пропал.Я знала, что его никогда не найдут.Потому что на моей стороне было море,и зависимые от меня храбрецы,отлично владеющие простонародными ножамилодочники…А во главе его головорезов встал давний его соперник,вовсе не обладавший его властностью.И вскоре шайку рассеяли,почти всех перебили,оставшиеся разбежались…И теперь, то есть сегодня,я выставила вон из поварни повара Леоне,кухарку и судомойкуВ буфетной комнате жар от каминаЯ осталась совсем однаВолосы я завязала на затылке зеленой лентойЯ варю густое варенье из лесной земляники,снимаю пенки деревянной ложкой…Готово!..Я прикрываю маленький горшок плотной бумагой,смоченной сладким вином,и ставлю на деревянную полку,накрытую белой полотняной салфеткой,вышитой красными шелковыми нитками…В спальне буду одна,распахну окно,впущу солнце,закрою глазаИ перед моими закрытыми глазамипролетит мгновенной птицейтвой кроткий взгляд из-под черных кудрей…Я послала за тобой и знаю,ты придешь незамедлительно…Я сижу на постели,поджав под себя ноги,раскрыв «Поэтику» Аристотеля,и в нетерпении представляю себе твой голос,твои руки, протянутые ко мне,всего тебя!..

Примечание

Ужасы многочисленных европейских войн, особенно в немецких землях, подробно рассказаны в таких произведениях, как «Крестьянин Гельмбрехт» – повесть в стихах немецкого поэта тринадцатого века Вернера Садовника; и «Похождения Симплициссимуса» – роман, написанный в семнадцатом веке немецким писателем Гансом Якобом Кристоффелем фон Гриммельсгаузеном.

Сегодня я оделась по-испанскикак при дворе Филиппа-короляпридворные дамыя вышла в черномВолосы закрыла плоёной белой накидкойнемножко в складках такойИ совсем не пудриласьсегодня я бледнаи надушилась очень мало…Так будет хорошо для ученой женщиныНо почему никто как будто бы не замечаетостроту и необычность моего ума?А только нежность груди из корсета,когда такое платье я надену…И всё же я понимала,чуть надувая губы в легком раздражении,что хороша, красива…Приглашенный мною собеседник-гостьон выглядел вполне благопристойно скромноОтложной широкий воротник на нем былусы бородкаволосы мышиного цвета до плечи глаза навыкате печальные…Мне нравился его широкий белый воротникс такими острыми уголкамитакими треугольными…Расположились мы на креслах друг против другана креслах, щедро резныхс изогнутыми прихотливо ножкамии спинками и подлок'oтниками,обитыми плотным шелком и сукномИ на столике между нами бокалыпотому что кувшин кипрского винаи в миске фарфоровой фламандские вафлии на блюде гроздья виноградакак раз было время сбора виноградаА собеседник мой из Англиии вот я буду по-английски говоритьс испанским привкусом на языке и нёбекак будто это привкус апельсинови привкус андалузского шербета– Я с вами побеседовать хочу, –обратилась я к его глазам навыкате печальным –о ваших сонетах, –сказала я.И он ответил скучным голосом таким:– Да, о сонетах.Ну, давайте о сонетах…Ему уже стало скучноИ я вижу, то есть слышу:он меня ни в грош не ставитломаного гроша, мелкой монеты за меня он не даетВедь я женщинаценить меня следует лишь за красотуа мыслей интересных занимательных быть не может у меняА мою красоту кто не захотел бы купитьно купить никто не можета только даром, как подарок,если я отдам.И вот мне захотелось гадостей наговорить ему– Ведь вы не дворянин, – сказала яОн подался со своего кресла чуть впереди что-то там забормотал такое,мол, королева даст ему дворянство…Я продолжала,не обращая внимания на его бормотанье:– А правда, что вы русский, московит?– С чего вы взяли?О! О вежливости он забыл…– Так. Ходят слухи, – издевалась я.– Неправда, – он ответил коротко и напряженно.– Как жаль! – мой голос издевательский звучал так мелодично, –Мне говорили, с московитами бывает интересно –издевалась я над ним…Я разозлиласьПальцы растопырила немножко,как будто прямо вдруг ему в глазаногтями длинными, окрашенными в красное,как кровь.Но я не стала пальцами ему в глазаЯ указала только на картины на стенеИ меня он понял наконец-тоПробормотал «Простите»…Ну а я сказала так,ему сказала,смутным полукругом легким комнату рукою обмахнув,я говорила об одной картине– Здесь так тепло, – сказала я, –и кипарисы вдоль дорогии ветерок в двусветном солнечном окне…картина неизвестного художникаА там в Голландии –смотрите на картину – другую,там катанье на коньках, на толстом льдуна льду ужасном в Дантовом адуНет, мы об этом после будем говоритьСейчас я просто быстро вспомнила,как я люблю кататься на коньках,катиться медленно – большие рукаваи руки в пышной муфте –кисти рук…Он глянул на голландскую картину, и уверенно, так по-мужскисказал:– Конечно, Брейгель; только я не помню –Старший или Младший…Я прервала его:– Что думаете вы о символах?– Что думаю? Что символы важныдля веры в Господа…– Для веры? Я согласна.Короткую историю вам расскажу сейчас.Слыхали о французском вы поэтепо прозванью Франсуа Вилон?– Слыхал.– Тогда, конечно, вы слыхали, читалистроки грустные о том, что он иссох и почернел, бедняга,и фиников и фиг давно не ест.Так что случилось? В Париж не привезли сладкие плоды?У бедного поэта денег не было для их покупки?Нет.Суть в символах.Вилон не жалуется, он гордится!Ведь многим известна эта символика:финики – мужское, фиги – женское,А кушать означает еще и совокупляться.Отказавшись от совокупления и с женщинами и с мужчинами,поэт обрел облик истинного аскета – почерневший, исхудавший…Но я о другом поэте вспомнила –о прекрасном принце Шарле де Валуа,владетеле Орлеана и БлуаЯ подумала о его поездке через лес –по дороге, проложенной в чащеПовозки гуськом одна за другойи всадники и пехотинцыи запасные упряжные лошадии озабоченные квартирьерыА вот и обширный постоялый двор – пора немного отдохнутьЯ и сама так ездила сколько раз…Но стихотворение, где описана эта поездка,принц озаглавил: «Лес долгого ожидания»…И что он хотел сказать, какими символами воспользовался,даже я не разгадала…Я и в другом стихотворении не разгадала символов,увидела только живое зрелище;время сбросило одеянье снегопадов и дождейгобелены вынесли в большой внутренний дворпыль взлетает солнечным облакомпарча сверкает нитями…Как я хочу весну! –проговорила я, чуть растягивая словаЭто был как бы возглас красавицы,чуть капризной внезапно,которая может себе позволить отвлечение от серьезной беседы…Но я вернула серьезность на свое лицои продолжила говорить уже серьезно.– Посмотрите снова на эту голландскую картину, –сказала я, –Вы думаете там веселость Рождества?Нет. Нет.Вы думаете, толстый лед?А он на самом деле хрупкий.Смотрите, смотрите!Зимний холод, коньки, полынья…и ловушка для беззаботных птиц!О люди! Беззаботная планетаЗемляСмотрите, зачернела полыньяА люди на коньках как будто бы ее не видятСмотрите, вот они все, вот они –птицы, беззаботные как людиВот-вот, вот-вотловушка дьявола убьет их!..Он посмотрел на меня, мой гостьЯ видела, что он удивленОн, должно быть, не думал,что я, женщина, умею рассуждать.Он быстро произнес:– Я понял.Я понял, вы поймете всё, что я хотел сказать в сонетахНо я начну сначалапосчитайте это предисловием.Я родился в год смерти великого Микеланджело…– Ах, этот Микеланджело! – я перебила звонко –Он, кажется, преследует меня как будто.И все мужчины, едва на меня взглянув, о нем вспоминают.А я его так мало видела,то есть я не имела с ним особенных любовных дел…Мой гость склонил голову почтительно,думаю, он улыбнулсяи принялся дальше рассказывать:– Я с детства знал, я слышал о чернодушной правительнице-ведьме,мужеубийцегнусной католичкераспутницеНо ведь и вы…Простите…– Что я? Распутница и католичка?Мне всё это смешно. Рассказывайте дальше.– С детства я слышал об этой отвратной паучихе,о том, как она плела сеть интриг ужасных.Я говорю о Марии Стюарт,о той, что недостойна была носить Марии имя пресвятое.Убийца мужа, смуту в своей стране Шотландии поднявшая,От возмущенного народа своего она бежала в Англию,где наша королева с дивной добротойгостеприимство оказала ейкак родственнице дальней.Но злонамеренная ведьма не унималасьИ вся Англия ужасно трепеталаБыло ясно, что вот-вот на нашу Англию надвинутся,подобно чудищам морским,Испания и Франция –два католических чудовища ужасных –надвинутся по слову интриганки гнусной.Вся надежда наша была на девственную мать страны любимой.Мы обожаем нашу королеву-девственницу!Да, Англия дрожала, трепетала,но мы в единстве обожанья нашей королевы,надеясь на ее высокий ум,с надеждой ждали будущего…– Неужели девственность она хранит с такою стойкостью? –спросила я.Он отвечал: «Не верьте сплетням.Она чиста. Ее зовут поэтыпрекрасною весталкой!».– Но я слышала о её фаворитах…И после этих моих слов он повысил голос:– Пусть сплетня не коснется чистоты!Цвет Англии – ученые и храбрые мужис ней узами честнейшей и чистейшей дружбы связаны.А я слыхал не раз о ваших возлюбленных…– Вы слыхали правду.– А вы, достойнейшая Герцогиня, клевету слыхали!– Так вот в чем мы разнимся с вашей королевой:на нее клевещут, обо мне же правду говорят.Я рассмеялась и сказала:– Продолжайте свой рассказ.И он продолжил:– Сбылись ужасные предсказанья и предчувствия,сопровождаемые мучительным биеньем сердцаВойна началась.Испания на нас напала,Война уже два года шла, когда решилась наша королеваказнить коварную Марию Стюартпосредством отрубанья головы!Все страны и народы христианского мира обмерли –доселе ни один правитель христианский не издавал приказао лишенье жизнидругого христианского правителя.Но обожаемая наша королева решилась и пошла на этово имя своего народаво имя будущего своей страны!Мир католический лишился ведьмы-вдохновительницы.Вся Англия вздохнула, радостно вздохнула,когда упала голова упрямой ведьмы,грохнулась на деревянный помост.И уже через год мы рассеяли, разбили испанские кораблив сражении большом.Мы доказали, что Господь за англичан, за Англию!..От этой славной казни мы ведем отсчет побед английскихи триумфа,когда нашу страну весь мир признал владычицей морей!..Мне было двадцать три года в год казни Марии Стюарт.И уже в тот год я начал думатьо прославлении в стихах и нашей королевыи веры христианской истинной и правой.Но лишь пятилетие спустя созрел мой умдля начала моего труда.И длился труд мой символическим числом семь лет.Двух женщин я поставил в центр окружности повествованья моего –одна светла, другая же черна…– Ну да, – сказала я, – Мария Стюарти обожаемая англичанами Елизавета.Загадка недурна,но очень уж проста…– Не так проста, как вы решили, герцогиня.Вы знаете, в какое время мы живем сейчас?Оно завется Ренессанс.Философы, художники, поэты возрождаютвзгляд греко-римский на прекрасность человека,на совершенство человеческого тела…Гуманизмом назвали в наши дни этот взгляд.Внимательно глядят на человеческую природу,устремляются к ее улучшению,ищут возможности и пути этого улучшения.И неминуемо приходят к мыслям о месте Господа в жизни человека,в той самой человеческой природе!Возрождая греко-римский жизнелюбивый взгляд на человека,всё более задумываемся мы о пороке, грехе, искушении.О как вы поняли картину голландца –как беззаботно веселятся люди,не сознавая, что под их коньками адский лед,что полынья уже разверзлась и черна;как сделал птицелов для беззаботных птиц ловушку,так дьявол смастерил ловушку искушенийдля человека…Мой собеседник-гость начал увлекаться своею речью,он жестикулировал, махал руками…и говорил уверенно и возбужденно:– Если Господь неустанно опекает род человеческий,стремясь отклонить его от греха,то не может и дьявол быть спокоен;он вечно в поисках всё новых способов греховного соблазна.Вот гуманизма вывод и итог!И надо находить и обезвредить служителей дьяволаи очистить огнём души соблазненных дьяволом.И не тайна, что легче всего соблазняются женщины,ибо они – сосуд скудельный.И слишком многие из них подобны углю, – сгорают в пламени греха,и даже вдохновленный Господом костерне очищает души их.И слишком мало женщин – ничтожное число –сияющих и твердых в добродетели и вере!Об этом изложили ясно Генрих Крамер и Якоб Шпренгерв удивительном трактате «Молот ведьм».И никому бы не взбрело на ум воспевать чистоту Марии Стюарт,ибо никогда она не была чиста.Но стихоплеты охотно воспевали ее телесную красоту.Совершенство тела может соотноситься с совершенством души,но может явить всю лживость дьявольского соблазна…Я вовсе не намеревалась показать свою начитанность,а так, вдруг вспомнилось:– Ведь это как в фацетии Поджо Браччолини –Некий Чинчо Романо овладел красивой женщиной,и вдруг она исчезла, оставив после себя запах серы.А кто ж не знает, как воняет сера!..Впрочем, женщиной он овладел насильно…Однако собеседник мой не обратил внимания на это насилие.Зато мы оба вспомнили снова Франсуа Вилона,которого суккуб, принявший обликпродажной женщины по прозвищу Марго-Толстуха,насиловал, к постели грязной пригвоздив,греховно на несчастного верхом усевшись,и свой живот с плодом греха оберегая.Напрасно бедный парень бил ее в живот,он сил таких не имел, чтобы покончить с плодом греха суккуба.Марго воняла, как навозный жук.И дьявольской её целью было вовсе не убийство бедолаги,а навсегда покрыть его позором, очернить грехом…Как удалось ему очиститься, об этом он в своих стихах рассказал…– Но я хочу вам рассказать о чуде происшедшем, –воскликнул в нетерпении мой собеседник, –о чуде, происшедшем с одним придворным королевы,коего ведьма Мария Стюарт желала сделать французским шпионом,соблазняя своей красотой.И вдруг он увидел, что ее волосы черны и подобны проволоке,и аромат розового масла, исходивший от ее платья,тотчас сменился удушающей вонью…И этот человек в ужасе бежал…И я так и описал чернодушную женщину-суккуба:соблазн она даже для самых верных христиан.Душа ее черна и далеко не каждыйсумеет истинный образ ее постичь и бежать от нее!И вот я о чем в своих сонетах говорю:о черной женщине, о светлой королеве,девственной матери народа страны любимой!..К своему удивлению, я не чувствовала ни обиды,ни возмущения,когда он бранил женщин.Но почему не чувствовала?А потому что речь его была речью поэта…И я сказала ему:– Бывают дивно светлые женщины.Только не каждому доступно их сияние,И многие за черноту принимают это сияние.Но вы-то понимаете символику вина и винопития.И потому послушайте слова одного перса,сведущего в божественной науке сочетания символов.Вот его слова:«Она пришла ко мне пьяная, в полурасстегнутых шелках,и протянула мне чашу вина.»И вот что ответила ему спустя несколько столетийчистейшая девушка из еще неоткрытой земли:«Я пробую никем не приготовленный напиток,черп'aя кружкой жемчуг.Никаким рейнским бочкам не снилось такое вино.Я пьяница воздушных сфер, я бродяжка, отведавшая росы.Я бреду шатаясь из таверны цвета голубой лазуриСквозь бесконечный летний день.Когда Хозяин таверны выставит вон опьяневшую пчелу,когда мотыльки откажутся от последнего глотка,я буду пить еще и еще!До тех пор пока ангелы не снимут передо мнойсвои белейшие шляпы,и святые не подбегут к окнам,чтобы поглядеть на пьянчужку,прислонившуюся к солнцу!»….Так они говорили друг с другом, разделенные столетиями,и ничего друг о друге не зная…– А вы вольнодумка! – заметил мой гость.– Есть немного! – отвечала я беззаботно.Он улыбнулся, но улыбка не шла к его печальным глазам навыкате.– Будем надеяться, – заговорил он мягко, –что Хозяин таверны еще не так скоро прогонит нас.И поскольку вы не спрашиваете о Светлом Юноше моих сонетов,я сам расскажу вам о Нём…Как много свидетельств явления Христав причудливых обликах,даже и непривычных нам,простым, в сущности, христианам.Христос – девица-девственница, Христос-мать…Христос-дитя, Христос-жених…А история святой Екатерины из Александрии,когда явился ей Христос в облике умилительного дитятии обручился с ней своим кольцом,как желанный жених с невестой,как бы соединяя своих два облика воедино…– Но вы как-то очень по-женски рассуждаете, –возразила я. –Так возлюбляли Христа монахинив своих уединенных кельях.Он им являлся и дитятей, и женихом, и матерью,и девушкой-подругой…И что дурного в этом? – возразил мой собеседник-гость. –Ведь и мне Христос явился для описания в моих сонетахСветлым Отроком, Юным Другом,перед которым преклонение мое…Мой гость поднял руки в молитвенном жестеи тотчас бросил их на колени, будто устал мгновенно.Я вынула из сумочки на поясе коралловые четкии медленно вращала в левой руке…Мой собеседник-гость продолжал свои слова о Христе:– Христос в облике Светлого Юноши –олицетворенная возможность совершенствачеловеческой телесной красоты,возможность единения в гармониидуши и тела;но и олицетворение трудной борьбы с соблазном черноты,животворный вечный пример одоления тьмы…Потомство несметное происходит от Юноши Светлого,Потомство нашей правой англиканской веры,Истины потомство!..Он замолчал, затем произнес:– Вы молоды, вы обладаете умом,но как же вы красивы…Я откинула накидку на спину,чуть запрокинув голову;и солнечные волосы, заплетенные в две светлые косы,упали на грудь,и не могла скрыть плотная ткань платьяокруглое совершенство моих соразмерных грудей…Мне было тоскливо и радостно слышатьэти обычные похвалы моей красоте.Но мне сейчас хотелось, чтобы он сказал нечто другое,нечто такое, чего бы я не поняла…Мы выпили вина и стали есть виноград…