Книга Каина

Трокки Александр

Мы вмазывались час назад. Весь героин проширяли.

Каждый из нас сознавал, насколько хорошо чувствуют себя остальные. От жара дров в камине щёки пылают. На наших лицах лоск и невозмутимость.

— Мне и с этим делом плохо, и без него тоже, — говорила до этого Фэй, тыча себя в тыльную сторону ладони — плоть там у нее тонкая и похожа на воск — в поисках подходящей вены. С третьей попытки вена нашлась, и кровь поднялась по игле в капельницу, мелькнула томно-красным языком в бесцветном растворе.

— Есть. — мягко произнесла она и медленно улыбнулась. Когда она опустила

пипетку с прикреплённой к ней иглой обратно в стакан с водой и пришлёпнула тыльную сторону синеватой ладони салфеткой, в её глазах исчез всякий страх, осталась лишь уверенность, а в их желтоватой глубине загорелась радость. Я знал, что в эти секунды ей все нипочём. Я тихо засмеялся над ней и прикоснулся пальцами к её дряблой щеке. В те моменты я радовался за неё и знал, что она, когда станет наблюдать, как через секунду ширяться буду я, порадуется за меня.

Каждый из нас сознавал, насколько хорошо чувствуют себя остальные. То, что каждый из нас осознавал, что ему хорошо, усиливалось этим осознанием.

Я вдруг объявил, что колесо еще не изобретено.

— Что за колесо? — спросил Том Тир.

Мы сидели: три отсутствующих лица уставились в пламя, грубое пламя, за плечами стоял мрак. Побитая молью шуба Фэй сбивалась у неё под подбородком, будто старая шкура какого-то животного.

— Снаружи, — сказала Фэй, вытаращив желтоватые глаза, тускло поблескивающие в свете от камина, — нас окружают джунгли.

Она сипло расхохоталась и дружески положила свою синеватую ладонь мне на колено. Лицо Тома Тира, обращенное к потолку, выражало идиллию и непоколебимость.

— А ещё там дождь идет, — мягко произнесла она.

Через секунду она спросила:

— Ты говорил, у тебя отец был шпионом, Джо. В смысле, в разведке служил?

Я сказал:

— До того, как стать безработным, он работал шпионом. Вначале был музыкантом, а после подался в шпионы. Его работа заключалась в том, чтобы шнырять по клубам и концертным залам, искать, где нарушают авторские права. Он был мусор, палач, Представитель Власти. Он вечно опускал шторы…

Я нагнулся и громко прошептал на ухо Фэй:

— Ты разве не знала, что люди умеют видеть насквозь?

Я сказал:

— В итоге он настолько стал ассоциировать себя с Властями, что оказался безработным. Он слишком много на себя взял, чувствовал, что имеет право принимать решения от имени исполнительной власти, пускай даже он был всего-навсего швейцаром. Когда во время войны его вызвали в суд за продажу без купонов конфет по ценам черного рынка — он продавал их по четверти фунта каждому, кто высказывал консервативные настроения — он стал толкать речи против социализма и бюрократов. Когда его арестовали за подстрекательство на улицах, он со слезами на глазах умолял поверить ему, что он только пытался навести порядок в очереди.

Фэй тыкала в пламя поленом, улыбаясь, будто желтый идол.

— Схожу наколоть ещё дров, — предложил я.

Я встал и направился к двери. Едва я открыл её, внутрь ворвалась собака Тома. «Опять эта чертова псина», — услышал я голос Фэй, когда пересекал широкую низкую студию, в которую вела дверь, заваленную теперь всяким хламом и вещами. Я выбрал расшатанный ящик и принялся ломать его на куски. Когда я вернулся в комнату с большой охапкой наломанных деревяшек, терьер ворчал, грызя старую кость. Глаза у псины были сумасшедшие. Я глянул на бурую косматую голову, на блестящие влажные клыки, безумные глазные яблоки и ласково произнес:

— Ёбаная животина!

— Убирайся! — заорал Том Тир на собаку. — Убирайся отсюда, сука невоспитанная.

Он поднялся, сграбастал зверя за ошейник и вытащил её, упирающуюся лапами, в соседнюю комнату. Я сложил дрова у камина и подбросил несколько штук в огонь.

— Ему стоит от неё избавиться, — высказалась Фэй до того, как Том вернулся.

— Он псих, — ответил я. — Помнишь, как-то вечером несколько дней назад на улице какой-то пес пытался к ней пристроиться. Том от злости чуть не лопнул.

— Не позволю, чтоб всякие вшивые дворняги её вязали! — передразнила Фэй.

— Эта собака — я сам, — как-то объявил Том. Так оно и есть. Порочная, подлая тварь, норовит искусать своих же друзей. — С ней её первый хозяин плохо обращался!

Она нападала на всякого, кто пытался её прикормить. Как и Тому, ей никогда не везло. Злоба, наивность, голос угнетенных.

— Господи, — сказала Фэй, — меня блевать тянет от этих розовых соплей. Не представляю, почему он от нее не избавится!

Он вернулся, закрыв за собой дверь. Псина тявкала из другой комнаты. Том сел на своё место и некоторое время мы все молчали.

— Давно Джоди не видел? — поинтересовалась Фэй.

— Давно. А ты?

Фэй покачала головой:

— Том ее вчера видел, — сказала она.

Я посмотрел на Тома.

— На Шеридан-Сквер, — пояснил он. — Хотела вмазать, но у нее был полный голяк.

— Как она поживает? — механически произнес я. Вопрос возник у меня из чисто теоретических соображений, и все-таки, не просто так. Её дела были для меня интересней, чем дела всех остальных, кого я знал. Мне казалось, я любил Джоди. По крайней мере, часто ловил себя на том, что веду себя так, будто люблю. Но это чувство не поддавалось анализу и я наслаждался им как таковым: глубоким, хрупким, относительным состоянием бытия, намеком на возможность. Если бы в тот момент Джоди находилась в комнате и лежала в кровати и если бы она мне сказала: «Джо, иди, ложись рядом» — я бы подошел и лет рядом с ней.

— Нормально, — ответил Том. — По виду у неё всё нормально.

Но у меня не возникло импульса идти ее разыскивать. Знай я, что она сидит в «Забегаловке у Джима Мура», я бы не стал тащиться на Шеридан-Сквер ее вылавливать.

— То есть, по-твоему, она рвёт жопу, где б надыбать торча, и при этом выглядит классно, а, Том?

— Ага! — поддакнула Фэй.

— Не так уж она рвёт, — сказал Том. — Она не сильно торчит.

Прислушиваясь к его интонациям, я задумался, за что он не любит Джоди. Я не однажды у него спрашивал, но он всегда отвечал уклончиво. Разумеется, я понимаю, за что можно не любить Джоди.