Книга катастроф. Чудеса мира в восточных космографиях

Юрченко Александр Григорьевич

§ 28. Магическая революция

В 1239 г. в созвездии Рака встретились две имеющие пагубное влияние планеты, и астрологи Бухары высчитали, что может произойти бунт и, вероятно, появится еретик. В изложении персидского историка Джувайни, образованного человека, скептика, презиравшего суеверия толпы и к тому же занимавшего важный пост в монгольской администрации, события развивались так.

Недалеко от Бухары в селении Тараб жил ремесленник Махмуд, заявивший, что он обладает магической властью. Он утверждал, что джинны разговаривают с ним и сообщают о том, что сокрыто от других. «В Мавераннахре и Туркестане многие люди, особенно женщины, утверждают, что обладают магической властью; и когда кто-нибудь заболеет или занедужит, они приходят к нему, вызывают призывателя пари, исполняют танцы и проделывают другие подобные глупости и таким образом убеждают невежественных людей и чернь», — полагает Джувайни.

К Махмуду присоединилась толпа последователей, и смута стала очевидной. Прошел слух, что звезды указали на появление могущественного властелина, а расчеты астрологов увеличили

число его сторонников. Эмиры и баскаки Бухары обсуждали между собой, какое средство употребить, чтобы погасить пламя беспорядков, и отправили гонца к наместнику. Тем временем, под предлогом получить покровительство Махмуда, они упросили его прийти в Бухару. Они намеревались напасть на него, осыпав градом стрел. Махмуд отправился в Бухару и, видимо догадавшись о заговоре, обратился к старшему шихне со словами: «Откажись от своих злых намерений, или я прикажу, и без участия человеческой руки будут вырваны твои глаза». Когда монголы услышали эти слова, они сказали: «Нет никаких сомнений, что никто не сообщил ему о наших намерениях; так, может, все, что он говорит, — правда». Они испугались и не причинили ему вреда. Эмиры, вельможи и начальники из кожи вон лезли, оказывая ему всевозможные почести и внимание, однако в то же время поджидали удобного случая, чтобы убить его. Атмосфера становилась напряженной. И наконец, Махмуд призвал своих сторонников очистить мир от неверных, то есть от монголов, что спровоцировало восстание. По словам Джувайни, Махмуд «стал искать поддержки у черни и всяких беспутных людей, говоря такие слова: “Мое войско частью видимо и состоит из людей, а частью невидимо и состоит из небесных воинов, которые летают по воздуху, и из племени джиннов, которые ходят по земле. И сейчас я открою это и тебе. Посмотри на небо и землю, и ты увидишь подтверждение моих слов”. Посвященный из числа его последователей начинал смотреть и обычно говорил: “Вижу! В таком-то и таком-то месте они летают в зеленых одеяниях, но промеж них есть и такие, что одеты в платье белого цвета”. Чернь соглашалась со всем, что он говорил; а если кто произносил: “Я ничего не вижу”, то ему открывали глаза с помощью дубины. Он также всегда повторял: “Всемогущий пошлет нам оружие из невидимого мира”; и в один из таких моментов прибыл купец из Шираза с четырьмя харварами сабель. После этого люди отбросили всякое сомнение в победе; и в ту пятницу хутба читалась в честь Махмуда — султана Бухары. Когда молитвы были окончены, он послал в дома вельмож за палатками, юртами, коврами и циновками. И люди собрались в большие отряды, и разбойники и негодяи вошли в дома богатых людей и занялись грабежами и разорением. А когда спустилась ночь, султан внезапно удалился в общество дев, подобных пари, от взгляда на которых замирало сердце, и предался с ними приятным утехам. Утром же он совершил церемонию очищения в чане с водой, подобно тому, о чем говорит поэт: “Покидая меня, она принесла мне воду для омовения, словно мы предавались чему-то нечистому”. Желая получить помощь и благословение, люди поделили эту воду на порции по одному дарамсангу и давали ее больным как снадобье. А что до имущества, которое они захватили, то Махмуд одарил им одного и другого и разделил его между своими воинами и приспешниками». Магическая революция грозила вылиться в банальный грабеж.

По мнению этнографа О. А. Сухаревой, призыватель пари Махмуд Тараби был шаманом; о шаманском характере этой фигуры свидетельствует прямо не названная Джувайни сексуальная связь Махмуда с покровительствующими ему духами^{85}. Замечу, что сексуальная связь человека с воображаемыми существами относится к области бессознательного и не определяет суть шаманизма. Для нас сейчас важно другое, а именно появление невидимой составляющей восстания. Где зачинщик смуты черпал энергию для антиповедения? Грабежи и разорение, равно как и обретение гарема, характерные черты праздника хаоса, завершавшегося ритуальной смертью «священного царя». Обязанностью временного монарха было преступать все запреты, предаваться всем эксцессам. Главной целью и праздника и восстания было обновление социума. Всеобщее распутство омолаживает мир, подкрепляет собой животворные силы природы, которая оказалась под угрозой смерти. Когда же затем наступает пора восстановить порядок, временного царя приносят в жертву. Сакральность правил управляет нормальным ходом социальной жизни, сакральность нарушений определяет собой ее пароксизм.

Стремление О. А. Сухаревой выявить пережитки демонологии и шаманства у равнинных таджиков позволило ей критически взглянуть на сообщение Джувайни: «Употребление в качестве лекарства воды, которая служила для предписанных религией омовений после интимной близости, совершенно невероятно, если речь шла о реальном “приятном времяпровождении”, как выражается Джувайни [37] . Иное дело, если имеется в виду общение с духами, покровительство которых дает человеку силу и могущество, помогающие ему врачевать физические, психические и, как это было с Махмудом Тараби, социальные недуги. А. Ю Якубовский, истолковав это место как попытку опорочить вождя восставших, опустил при переводе слово “внезапно”, при таком толковании непонятное. Если же речь шла о свидании Махмуда с духами пара, это слово в тексте оправдано: дух является, когда ему угодно, не предупреждая о своем приходе» ^{86} .

37

Сомнения Сухаревой должны быть отвергнуты. Вряд ли найдется такое средство (даже если оно было малодейственным, ядовитым или обладало какими-то неприятными свойствами), которое не применяли бы для исцеления больных. Вот более простой случай из области этикета. Ибн Баттута описывает свой переход через Хинду-куш. «Мы расположились в большом селении, где находится завийа одного из достойных мужей, по имени Мухаммад ал-Махрави, который дал

нам приют. Он обращался с нами уважительно, и, когда мы после еды вымыли руки, он отпил воду, который мы мылись, чтобы показать свое почтение к нам» (Ибн Баттута, с. 293).

Так кем же был ремесленник Махмуд — шаманом или революционером? Я думаю, следует доверять Джувайни, когда он пишет о сильной натуре и психологической энергии зачинщика смуты. Что же касается сведений о распутстве нового султана, то сообщение о девах, подобных небесным духам, содержит метафорическую неопределенность. Видимо, неопределенность была закодирована в самой ситуации. Ничто ведь не помешало Джувайни без двусмысленностей описать противоестественную сексуальную связь с духами при характеристике магических практик уйгуров (Джувайни. I. 43).

Тем временем эмиры, созвав монголов, собрали войско и двинулись на Бухару. Махмуд также приготовился к сражению. «Он отправился навстречу монгольской армии с шайкой бездельников, на которых были лишь рубахи да изар». Противники выстроились в боевом порядке, и Махмуд находился среди своих воинов без оружия и доспехов. Такая логика поведения вписывается в сценарий магической революции, ибо события, с позиции участников, развиваются в двух измерениях — видимом и невидимом. Подчеркнутая безоружность Махмуда означала его магическую сверхвооруженность. Его окружала не шайка бездельников, а небесное воинство. Это уравнивало шансы противников.

«Среди людей распространился слух, что если кто подымет руку на Махмуда, то будет парализован; поэтому это войско также не решалось взять в руки сабли и луки. И все же кто-то из них пустил стрелу, и она поразила его, а другой выстрелил в Махбуди; но никто ни из его собственных людей, ни из противников не знал об этом. В этот момент поднялся сильный ветер, и в воздух взметнулось столько пыли, что они не видели друг друга. Враги подумали, что это было одно из чудес Тараби; и они покинули поле боя и обратились в бегство, а войско Тараби преследовало их по пятам [38] . Жители сельской местности выступили из своих деревень и набросились на беглецов с заступами и топорами; и когда бы им ни попадался кто-то из их числа, особенно если это был сборщик налогов или землевладелец, они хватали его и били по голове топорами. Они преследовали монголов до самой Карминии, и почти десять тысяч человек было убито. Когда сторонники Тараби прекратили преследование, они нигде не могли найти его и сказали: “Господин удалился в невидимый мир”» (Джувайни. I. 85.).

38

Пылевые бури во время сражений воспринимались как вмешательство высших сил (см. § 14).

События обрели литературную форму спустя двадцать лет, причем Джувайни писал с чужих слов. Что заставило интеллектуала вглядываться в загадочные подробности происшествия? Под призрачным покровом монгольского могущества угадывалась некая структурированная энергия, сжатая спираль; развертываясь, она порождала новую реальность (так тогда не выражались). Ужас социальной утопии заключался в отсутствии охранительных механизмов. Праздник вседозволенности угрожал и исламу, и монгольской власти.

С позиции Джувайни, люди утверждающие, что они обладают магической властью, способны убедить в этом лишь невежественную чернь. Если бы Джувайни думал иначе, он не стал бы записывать историю бунта, чреватого катастрофой. Ибо ему было известно о приказе предать смерти всех жителей Бухары. Бунт против власти расценивался монголами как торжество хаоса. Наведение порядка мыслилось ими как уничтожение носителей хаоса. В свою очередь, восставшие действовали в некоей воображаемой реальности, полагая, что они носители истинного порядка. Удивительным образом в советских исследованиях не учитывалось ни то ни другое^{87}. В марксистской мифологии восставшая чернь уподоблялась небесному воинству, не обремененному пороками, страстями и верой в магию.

Остался неразъясненным вопрос: почему небесные воины облачены в одеяния зеленого цвета? Согласно иранской мистической концепции 'Ала' ад-даула Симнани (XII в.), душа мистика проходит семь субстанций, которым покровительствуют семь пророков; последняя ступень истинной сути знаменовалась зеленым цветом^{88}.

Восстание 1239 г. в Бухаре не единственный случай отмены реальности.

С позиции суннитов, благочестивого большинства в мусульманском мире, нусайриты были богохульниками и нечестивцами. Обитали они в горных районах к западу от Алеппо в Сирии. Согласно сухой исторической справке, нусайриты — крайняя шиитская секта, названная по имени предполагаемого основателя ее Ибн Нусайра, отделившегося от имамитов во второй половине IX в. Учение нусайритов представляет смешение элементов шиизма, христианства и народных мусульманских верований.

Сами свое учение они оценивали иначе, но это мало кого интересовало. Грех нусайритов заключался в том, что они приписывали Али божественную сущность. К тому же молва обвиняла их в том, что они не молятся, не совершают омовений и не соблюдают поста. Такое пренебрежение к групповым установкам было чревато серьезными последствиями. В 1317 г. нусайриты подняли восстание, которое можно рассматривать как магическую революцию, как попытку преодолеть гравитационные силы истории. Событие по горячим следам описывает путешественник Ибн Баттута. Великая тайна появления грядущего имама (махди) не задела бесхитростного паломника. Никто из наблюдателей не озаботился составлением гороскопа, никто не всматривался в небесные знаки. Ландшафт события удручающе скучен. В восприятии собеседника Ибн Баттуты участники драмы выглядят плоскими картонными фигурами. Следуя воле своего бога, они производят впечатление жалких слепцов. Они, в свою очередь прозревая внутренним взором царствие небесное, полагали слепыми суннитов. В этой взаимной слепоте заключено неразрешимое противоречие. Характеризуя нусайритов, сунниты говорят только о внешнем. Вслед за суннитами идут нынешние исследователи, не задаваясь вопросом о мотивации нусайритов, которые, как каждому очевидно, были обыкновенными безумцами.