Книга МонеллыСобрание сочинений. Том II
Шрифт:
Видишь ли, маленькие проститутки выходят только раз из ночной толпы для доброго дела. Бедная Анна прибежала к Томасу де Квинси, курильщику опия, изнемогавшему на широкой Оксфордской улице под большими, ярко горевшими фонарями. С глазами, влажными от слез, она поднесла к его губам стакан сладкого вина, целовала, ласкала его. Потом она снова ушла в ночь. Может быть, она скоро умерла. Она кашляла, говорит де Квинси, в последний вечер, когда я ее видел. Быть может, она бродила еще по улицам; но несмотря на его страстные поиски, несмотря на его равнодушие к насмешкам людей, к которым он обращался, Анна была потеряна навсегда. Когда, впоследствии, у него был теплый дом, он часто со слезами думал о том, что Анна могла бы теперь жить там возле него; а вместо того она представлялась ему больною, или умирающей, или мятущейся в безысходном отчаянии среди отвратительной мерзости какого-нибудь лондонского публичного дома. И она унесла с собою всю жалостную любовь его сердца.
Видишь ли, они испускают крик сострадания к вам и ласкают ваши руки своей исхудалой рукой. Они понимают вас только тогда, когда вы очень несчастны; они плачут с вами и утешают вас. Маленькая Нелли пришла к каторжнику Достоевскому из своего позорного дома и в смертельной лихорадке долго смотрела на него своими большими черными трепетными глазами. Маленькая Соня (она существовала, как и другие) обняла убийцу Родиона после его признания. «Что вы, что вы над собой сделали!» — с отчаянием проговорила она. И, вскочив с колен, бросилась ему на шею и обняла его. «Нет, в целом свете нет теперь никого несчастнее тебя», — воскликнула она в порыве жалости и вдруг заплакала навзрыд.
Как Анна и та, что без имени, которая пришла к юному и грустному Бонапарте, маленькая Нелли исчезла в тумане. Достоевский не говорит, что сталось с маленькой Соней, бледной и исхудалой. Ни ты, ни я — мы не знаем, помогла ли она Раскольникову до конца в его самоискуплении. Не думаю. Она тихонько ушла из его объятий, потому что слишком много страдала и слишком много любила.
Ни одна из них, видишь ли, не может остаться с вами. Они были бы слишком печальны; им стыдно оставаться. Когда вы не плачете, они не смеют взглянуть на вас. Они дают вам урок, который им нужно было вам дать, и уходят прочь. Они приходят в холод и дождь поцеловать вас в лоб и утереть ваши глаза, и ужасная тьма снова поглощает их. Ведь они, быть может, должны пойти куда-нибудь в другое место.
Вы знаете их только, пока они болеют вашим горем. Не надо думать о другом. Не надо думать о том, что они могли делать там, во мраке. Нелли — в гнусном доме, Соня — пьяная, на скамейке бульвара, Анна — относящая пустой стакан трактирщику из темного переулка, — были, может быть, жестоки и бесстыдны. Они — плотские созданья. Они вышли из мрачного, грязного переулка, чтобы дать поцелуй жалости под ярко горящими фонарями большой улицы. В эту минуту они были божественны. Надо забыть все остальное.
Монелла умолкла и взглянула на меня:
— Я вышла из ночи, — сказала она, — и вернусь в ночь. Потому что я — тоже маленькая проститутка.
И еще сказала Монелла:
— Мне жалко тебя, мне жалко тебя, мой любимый.
И все же я вернусь в ночь; потому что нужно, чтоб ты потерял меня прежде, чем снова меня найти. И если ты найдешь меня, я опять ускользну от тебя.
Потому что я — одна.
И еще сказала Монелла:
Потому, что я — одна, ты дашь мне имя Монеллы. Но ты будешь думать, что я ношу все другие имена.
Я — эта, и я — другая, и я — та, что не имеет имени.
Я поведу тебя к моим сестрам, которые — я сама, и похожи на безразумных проституток; и ты увидишь их, снедаемых эгоизмом, и страстью, и жестокостью, и гордостью, и терпением, и жалостью, — не нашедших еще себя; и ты увидишь их, идущих в даль искать себя; и ты сам найдешь меня, и я сама найду себя; и ты потеряешь меня, и я потеряю себя.
Ибо я та, которую теряют, как только находят.
И еще сказала Монелла:
В тот день маленькая женщина коснется тебя рукою и убежит.
Потому что все вещи неуловимы; и Монелла — самая неуловимая.
И прежде, чем ты снова найдешь меня, я стану учить тебя средь этой равнины, — и ты напишешь книгу Монеллы.
И Монелла подала мне ферулу [1] , внутри которой горело розовое волокно.
— Возьми этот факел, — сказала она, — и жги. Жги все на земле и на небе. Сломай эту трость и погаси ее, когда все сожжешь, ибо ничего не должно остаться.
1
Трость из растения того же названия. Растение ферула (asa fetida) отличается значительной высотой стебля, обладающего мягкой волокнистой сердцевиной, которая легко горит, не портя твердых стенок, вследствие чего жители Средиземного побережья, где оно растет, употребляли его для переноски огня. Легенда о Прометее, похитившем с неба огонь для людей, связана с этим растением.
Так будешь ты новым нартекофором [2] и все разрушишь огнем, и огонь, с неба сошедший, поднимется к небу.
И еще сказала Монелла:
Я буду говорить тебе о разрушении.
Вот истинная заповедь: Разрушай, разрушай, разрушай. Разрушай в себе, разрушай вокруг себя. Очисти место для твоей души и других душ.
Разрушай всякое добро и всякое зло. Все обломки похожи.
Разрушай старые жилища людей и старые жилища душ; мертвые вещи это — уродующие зеркала.
2
Носитель ферулы (или нартекса) во время древних религиозных процессий.
Разрушай, ибо в разрушении источник всякого созиданья.
И для высшего блага надо уничтожить низшее благо. Потому-то новое добро кажется исполненным зла.
И чтоб создать новое искусство, надо разбить искусство старое.
Итак, новое искусство является родом иконоборства.
Ибо всякое здание строится из обломков, и нет ничего нового в этом мире, кроме форм.
Но надо уничтожать формы.
И Монелла сказала еще:
Я буду говорить тебе о созидании форм.
Само влечение к новому есть лишь порыв души, что желает создать себе форму.
И души сбрасывают с себя старые формы, как змеи свою старую кожу.
И терпеливые собиратели старых змеиных кож огорчают юных змей, потому что они имеют волшебную власть над ними.
Ибо тот, кто владеет старыми змеиными кожами, мешает юным змеям менять форму.
Вот почему змеи скидывают кожу с своего тела в зеленой глубине лесной чащи; и раз в год змееныши собираются в круг, чтобы сжечь свои старые кожи.