Книга нечестивых дел
Шрифт:
Склонив голову к коленям, я увидел приближающиеся ко мне башмаки старшего повара. Он остановился прямо передо мной.
— Нездоров? — Синьор Ферреро наклонился и прошептан в ухо: — А ведь я тебя предупреждал. Такие наркотики слишком сильны для юнцов. Но ты настаивал.
— О Мадонна! — Я громко рыгнул.
— Ты сам на себя это навлек, — тихо продолжал он. — И вот расплата.
Башмаки повернули в другую сторону. Уходя, синьор Ферреро повысил голос и на всю кухню сказал:
— Данте прав. Ты ни на что не годен. Убирайся. Вернешься,
Я прошел через кухню, согнувшись и зажимая ладонью рот, и при этом раздувал щеки, притворяясь, будто превозмогаю тошноту. На лестнице размотал забинтованный палец, сунул окровавленную тряпку в карман, в другой положил свой мягкий поварской колпак. Миновав ведущий в людскую спальню коридор, незаметно прошмыгнул через зал дожей и анфиладу изящных комнат, где никого не было, кроме случайных служанок, стирающих пыль с золоченых стульев или полирующих хрусталь, и по другой лестнице выскользнул из дворца на улицу.
Это было время сиесты, и я бежал по пустым улицам. Из темных окон с полузакрытыми ставнями доносились музыка и шепот. У монастыря, цепляясь руками и ногами за вьющиеся плети жасмина, я забрался на стену. Спрыгнул по другую сторону в живую изгородь и, пригнувшись, стал пробираться вдоль монастырской стены. Двор был безлюден. Я заглядывал в каждое окно и видел картины, которые никогда не забуду. В первой келье полная женщина в белой полотняной рубашке крепко перетянула себя лозой с острыми шипами, и на ее талии выступили капельки крови, образовав пояс мученицы. Она вздрагивала и затягивала лозу еще сильнее. В следующей комнате костлявая женщина встала на колени на рассыпанный по полу сырой рис, светлые волосы клоками разметались по потному лбу, по обветренному морщинистому лицу катились слезы.
Пока я смотрел разинув рот, из-за угла дома выскочил гусь и поднял ужасный гогот. Монахиня повернула голову на шум. Я упал плашмя на землю, выудил из кармана несколько перышек лука и бросил птице. Гогот прекратился, и я пополз дальше.
Франческа сидела на кровати с круглыми пяльцами на коленях. Ее проворные пальцы двигались поверх сложной паутины нитей и игл, создавая кружевной узор, изображающий стрекозу. Локон закрыл один ее глаз, но она была настолько увлечена работой, что даже не заметила.
Вуаль аккуратно висела на крюке, но облачение валялось на полу смятой грудой. В келье не было ни стульев, ни столов — лишь узкая кровать, сундук для одежды и скамеечка для молитвы. Чем еще заниматься монахине? Только спать и молиться. Светлые волосы Франчески мягкими волнами ниспадали ей на плечи, и я подумал, позволяют ли обитательницам монастыря носить прическу такой длины или это тайная дань ее тщеславию? Но нет, такие длинные густые пряди не удалось бы скрыть — значит, ей разрешили их оставить, пока она не приняла всех обетов. Как бы то ни было, затворница в этом суровом месте, она не чужда чувственных удовольствий — позволены они или нет. И это было в ее характере.
Я наблюдал, как
Франческа подобрала с пола свое облачение и прикрылась. Несколько раз моргнула, затем немного успокоилась, слегка разжала пальцы и неуверенно улыбнулась. Губы раскрылись, обнажив, словно соскользнувшее с одного плеча платье, прелестные белые зубы. Я так впился в створку, что побелели костяшки пальцев.
— Как ты сюда попал? — спросила она.
— Перелез через стену. — Я надеялся, что мой голос не сорвется. — Я должен тебе кое-что сказать.
— Опять о книге?
— Я испытал одну из формул. Она действует.
— Неужели? — От любопытства она немного опустила рясу и шагнула к окну. — Что это за формула?
— Потрясающая. Это м-м-м… — Я заметил, что у нее в ямочке на шее, словно жемчужина, поблескивает капелька пота, и слова замерли у меня на языке. Сквозь рубашку просвечивала тень соска и плавные очертания ее тела. У меня сдавило горло, рот словно забило гипсовой пылью.
— Ну что же ты? — начала она сердиться. — Что она делает?
Я отлепил язык от нёба.
— От нее… становится восхитительно.
Франческа немного поколебалась и насупилась.
— Чушь. — Повернулась ко мне спиной, надела через голову рясу и, чтобы та сидела удобнее, повела плечами. Я чуть не застонал, когда ее налитое тело скрылось под коричневым облачением.
— Тебе лучше уйти.
— Нет. Послушай, Франческа, это делает человека свободным. Свободным!
— Ты знаешь мое имя? — покосилась она на меня, подпоясываясь.
— Да. А меня зовут Лучано.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь — свободным?
— Это черная сладкая жидкость. Всего один глоток, и мир становится нежным и ярким. Исчезают всякие ограничения.
— Похоже на вино.
— Лучше. Это приключение. Ты можешь летать. Можешь дотронуться до звезд. Или же не испытываешь ничего, кроме радости.
— А зачем ты пришел сюда? — Франческа подошла к окну и деловито подбоченилась. — Я-то тут при чем?
Я перегнулся через подоконник.
— Хочу с тобой поделиться.
— Почему?
— Потому что я… — Была не была! — Потому что я тебя люблю.
Франческа улыбнулась, затем рассмеялась. Неторопливо вернулась к кровати, села и, откинувшись назад, оперлась на локти.
— Любишь меня…
— Да.
— Ты меня даже не знаешь.
— Я наблюдал за тобой — много раз. Видел, как ты кормила бродячую собаку. Ты любишь жизнь. Плетешь кружева с узором в виде стрекозы. В тебе есть что-то хорошее.