Книга нечестивых дел
Шрифт:
Она погладила меня по щеке. Боже! Ее пальцы скользнули вверх по скуле, прикоснулись к родимому пятну. Когда она обвела его кончиком мизинца, я почувствовал, что заклеймен.
— Мне нравится твое родимое пятно, — сказала девушка. — Оно отличает тебя от других. И ты действительно не похож ни на кого, с кем мне приходилось встречаться.
— Как так?
Ее губы презрительно скривились.
— Мужчины смотрят на меня с вожделением, а женщины видят во мне служанку. Ты не такой.
Означало ли это, что я ей нравлюсь? Я боялся поверить и радовался, что владею
Франческа тем временем провела ладонью по моей груди.
— Это самое отчаянное из всего, что мне приходилось делать. Я хочу быть свободной, но боюсь.
— Я буду тебя защищать.
Она склонила голову набок.
— Правда? — В голосе появились удивленные нотки. Она показала на флягу. — Этого я тоже боюсь.
— Я не причиню тебе вреда.
Франческа заглянула мне в глаза.
— Думаю, не причинишь.
Мои пальцы онемели, но я все-таки умудрился вытащить из горлышка пробку и подал ей флягу. Когда она подносила ее к губам, я напомнил себе, что ей необходимо возвратиться в монастырь до рассвета, и предупредил:
— Не больше одного маленького глотка, Франческа.
Она посмотрела на меня — почему-то это мгновение запомнилось мне так, словно все происходило медленнее, чем на самом деле, — и выпила темную жидкость, не отводя глаз, будто я был ее опорой. От этого я почувствовал себя сильным, способным ее защитить. Взял у нее флягу и расчетливо, меньше, чем накануне на кухне, глотнул. Заткнул флягу, поставил ее на мостовую, и мы посмотрели друг на друга, теша себя каждый своими надеждами.
— Ты правда возьмешь меня в Новый Свет? — спросила она.
— Да.
— И мы разбогатеем и у нас будет много красивых вещей?
— В Новом Свете возможно все. — Меня завораживали ее глаза, изгиб шеи, аромат — одно то, что она со мной. Я охватил ее лицо ладонями и коснулся губами ее губ. Они оказались теплыми и мягкими. Франческа откинула голову и закрыла глаза. Я притянул ее к себе, ощутил ее всю: бугорки грудей, изгиб талии, — и мое тело отозвалось на ее близость. Ее губы слегка раскрылись, и я уловил в дыхании горьковатый привкус любовного напитка. Ее язык прошелся по моим губам, и меня захлестнуло желание. Я стиснул ее, но она вырвалась, согнулась пополам, обхватила себя руками и простонала:
— Что ты со мной сделал?
Я обнял ее, зарылся лицом в ее волосы.
— Это пройдет.
— О Боже!
— Пройдет, обещаю.
В следующую секунду накатило и на меня. Мы вдвоем опустились на землю и привалились к потрескавшейся штукатурке стены. Я потерял способность говорить, но продолжал держать ее в своих объятиях, и мы страдали вместе. Не могу сказать, сколько прошло времени, но вот она ожила в моих руках.
— О! О Господи!
— Что я тебе говорил, — пробормотал я, преодолевая отступающую тошноту.
— Все совершенно хрустальное.
Когда в желудке успокоилось, я неловко попытался погладить ее по волосам, но Франческа оттолкнула мою руку, освободилась из объятий и, держась за стену, стала подниматься. Оглянулась, словно потерялась в каком-то удивительном
— Ты был прав: я свободна.
— Франческа…
Она удалялась в темноту, повторяя:
— О Господи, как это здорово…
Я пополз следом, окликая ее по имени, но она скрылась во мраке еврейского квартала. Я с трудом поднялся, но, покачнувшись, с такой силой упал вперед, что разбил себе лоб о каменную мостовую.
А очнулся, лежа в неловкой позе на спине, и стал смотреть на испещренную бороздками луну, висевшую в ночном небе между крышами. Что-то пошло не так: ведь я рассчитывал, что Франческа будет рядом. Попытка сосредоточиться не удалась: все предметы перемещались и плыли в фантастическом хороводе. Мысли ускользали прежде, чем я успевал за них ухватиться.
Меня окутали запахи еврейского квартала — я ощутил вкус поджаристых пресных лепешек, сметаны и горьких трав. Наскочил на дверь, ударился липом, отлетел в сторону. Сполз на ступени крыльца и долго не мог сообразить, как там оказался. Услышал что-то из-за деревянной двери, поднял глаза и не мог оторвать взгляда от вырезанной на притолоке надписи на иврите. Меня ранил каждый звук, каждый запах, все, к чему прикасался, и я понимал: что-то не так. Франчески не было в моих объятиях. Где же она?
Ночь промелькнула словно раздробленное отражение в разбитом зеркале: бесполезные поиски Франчески в изломах кирпичной стены, усиленные до боли звуки и запахи, смеющийся надо мной лик Луны, растущее ощущение неудачи и бесконечные провалы в черные глубины пропасти.
Когда все кончилось, я очнулся на площади — лежал выгнувшись, раскинув руки и ноги и смотрел на силуэты крыш на фоне едва светлеющего неба. Нащупал полупустую флягу на мостовой, подобрал и отправился искать Франческу. И все время спотыкался, как пьяница, который прихватил бутылку со вчерашнего вечера и несет ее за горлышко домой.
Франческа свернулась клубочком на чьей-то лестнице и, еще не совсем проснувшись, дрожала от сырости. На ее коричневом одеянии остались белые известковые следы — видимо, отслоившаяся от камня штукатурка, которую она сбила, наткнувшись на стену. Шелковистые светлые волосы рассыпались по лбу и закрыли глаза, но когда я попытался убрать их, то обнаружил, что они приклеились к щеке засохшей слюной.
— Пить, — пробормотала Франческа.
— Нет времени. — Я поднял ее на ноги. — Светает.
— Но я… — Она откинула назад волосы и посмотрела на призрачную луну на утреннем небосклоне. — Светает?
— Надо идти. Пора.
— Светает… О Господи!
В утреннем сумраке мы выбрались из еврейского квартала, и дымка с моря свивалась у наших ног. По дороге нам попалась возвращающаяся домой усталая проститутка. Она рассмеялась, когда мы споткнулись о храпящего в стелющемся по земле тумане пьяного. Из открытого окна донесся плач младенца, с улицы пекарей потянуло свежевыпеченным хлебом. Мы спешили изо всех сил и тяжело дышали. Но еще не совсем пришли в себя — наш шаг был неверным, и мы то и дело натыкались на углы. Франческа что-то бормотала себе под нос.