Книга Нового Солнца. Том 1
Шрифт:
– Если ты нуждаешься в защите, можешь на меня рассчитывать. Ты это знаешь.
– Дело совсем не в этом, – возразила Доркас. – В каком-то смысле я сама хочу защитить тебя. Вот это уже действительно звучит глупо, правда? У меня нет даже семьи – никого, кроме тебя, – а все же мне кажется, что смогу тебя защитить.
– Но у тебя есть Иолента, доктор Талое, Балдандерс…
– Они никто. Северьян, неужели ты сам этого не чувствуешь? Я тоже никто, но они значат еще меньше, чем я. Прошлой ночью в палатке нас было пятеро, и все же ты был один. Как-то ты сказал мне, что тебе недостает воображения,
– Значит, вот от чего ты хочешь спасти меня – от одиночества? Я был бы счастлив.
– Тогда я дам тебе все, что смогу, и так долго, как смогу. Но больше всею мне хотелось бы защитить тебя от мирских пересудов. От того, что о тебе думают. Северьян, ты помнишь мой сон? Как все эти люди в лавках и на улице считают меня каким-то нечистым духом? А может, они правы?
Она дрожала. Я крепче прижал ее к себе.
– Отчасти потому тот сон и причиняет такую боль. А отчасти – потому, что я знаю: они не совсем правы. Да, во мне сидит нечистый дух, но во мне есть и нечто другое – и это тоже я.
– Как ты можешь быть злым духом? В тебе нет ни капли дурного.
– Нет есть. – Она подняла на меня серьезные глаза. Никогда прежде я не видел в этом точеном лице, освещенном утренним солнцем, такой прелести и чистоты. – Есть, Северьян. Ведь и ты можешь быть таким, каким видят тебя люди. Да, иногда ты бываешь именно таким, как говорят. Помнишь, мы видели, как собор взвился в воздух и сгорел в мгновение ока? И как мы потом блуждали в лесу, пока не увидели свет, а там оказались доктор Талое с Балдандерсом. Они готовились к представлению вместе с Иолентой.
– Ты держала меня за руку, – подхватил я. – Мы разговаривали о философии. Разве я могу это забыть?
– Мы вышли на свет. Ты помнишь, что сказал доктор Талое, увидев нас?
Мой разум вернулся в тот вечер, завершивший день казни Агилюса. Я снова услышал рев толпы, крик Агии, затем удары Балдандерсова барабана.
– Он сказал, что теперь все в сборе. И назвал тебя Невинностью, а меня – Смертью. Доркас с серьезным видом кивнула.
– Правильно. Но ты же не Смерть, как бы часто он так тебя ни называл. Тогда уж и мясника, который каждый день забивает скот, можно назвать смертью. Для меня ты – Жизнь. Ты юноша по имени Северьян, и в твоей власти сменить одежду и сделаться рыбаком или плотником.
– У меня нет желания покидать гильдию.
– Но ты мог бы это сделать. Хоть сегодня. Людям не нравится считать других просто за людей. Они придумывают для них названия и этим связывают их по рукам и ногам. Но больше всего мне бы не хотелось, чтобы связывали тебя. Доктор Талое будет похуже большинства. Он по-своему лжец…
Она не закончила фразы, и я осмелился заметить:
– Однажды я слышал от Балдандерса, что доктор почти никогда не лжет.
– Я же сказала: «по-своему». Балдандерс прав. Доктор Талое редко говорит неправду – в том смысле как это принято понимать. Назвать тебя Смертью – это не ложь. Это…
– Метафора, – предложил я.
– Но это опасная, нехорошая метафора. Она направлена против тебя и потому ничуть не лучше лжи.
– Стало быть, ты считаешь, что доктор Талое меня ненавидит? Должен сказать, что, с тех пор как я оставил Цитадель, он один из немногих людей, которые проявили ко мне доброту. Ты, Иона, которого больше нет, одна старая женщина, с которой я познакомился в тюрьме, человек в желтом – между прочим, он тоже назвал меня Смертью – и доктор Талое. Как видишь, не много набирается.
– Не думаю, что он может ненавидеть кого-нибудь в том смысле, в каком понимаем это мы, – мягко ответила Доркас. – Или любить. Он хочет распоряжаться всем, с чем сталкивается, и изменять по собственной воле. А поскольку разрушать легче, чем созидать, именно это он и делает чаще всего.
– Тем не менее Балдандерс его любит, – возразил я. – Когда-то у меня был хромой пес. Так вот, я заметил, что Балдандерс смотрит на доктора Талоса точно так же, как Трискель смотрел на меня.
– Я понимаю, но это меня не удивляет. А ты когда-нибудь думал о том, какое лицо у тебя, когда ты смотришь на своего пса? Что тебе известно об их прошлом?
– Только то, что они жили вместе на озере Диутурна. Потом люди сожгли их дом и прогнали прочь.
– Тебе не приходило в голову, что доктор Талое мог бы быть сыном Балдандерса?
Это предположение казалось настолько нелепым, что я с облегчением рассмеялся.
– Посмотри, – продолжала Доркас, – как они себя ведут. Точно тяжелодум и работяга отец с блестящим и беспутным сыном. По крайней мере, мне так кажется.
Мы встали со скамьи и направились к Зеленой Комнате (теперь она была не более похожа на картину, показанную мне Рудезиндом, чем любой другой парк). Только тогда я задался вопросом: не было ли имя «Невинность», данное Доркас доктором Талосом, такой же метафорой?
Глава 23
Иолента
В старом фруктовом саду среди грядок с пряными травами царили такая тишина и запустение, что я вспомнил Атриум Времени и Валерию с ее тонким личиком, обрамленным меховой накидкой. Зато в Зеленой Комнате было настоящее столпотворение. Теперь уже все были на ногах. Вдобавок казалось, что каждый вопит во все горло. Ребятишки карабкались на деревья и выпускали птиц из клеток. Матери пытались усмирить их ручками метел, а отцы – камнями. Шатры начали разваливаться уже во время репетиций, так что на моих глазах прочная на вид пирамида из полосатого полотна вдруг обрушилась, как спущенный флаг, явив взгляду травянисто-зеленого мегатерия, который стоял на задних лапах, а на его лбу танцор завершал пируэт.
Наша палатка куда-то подевалась вместе с Балдандерсом, правда, тут же появился доктор Талое и погнал нас по извилистым тропинкам мимо балюстрад, водопадов и гротов, украшенных неограненными топазами и цветущим мхом, к стриженому газону, где великан трудился, воздвигая подмостки на глазах у дюжины белых оленей.
Сооружение это было задумано гораздо более сложной конструкции, чем сцена, на которой я играл в Нессусе. Челядь Обители Абсолюта приволокла доски и гвозди, инструменты, краски и одежду в таком количестве, что всему этому трудно было найти применение. Такая щедрость подстегнула тягу доктора к грандиозному (которая всегда была ему присуща), и он разрывался на части, пытаясь помочь нам с Балдандерсом управиться с особо тяжелыми предметами и в то же время лихорадочно строча дополнения к рукописи пьесы.