Книга Нового Солнца. Том 1
Шрифт:
Я наклонился еще ближе к ней, но не смог расслышать ни слова и наконец сказал:
– Я хотел спасти тебя. Украл нож и целую ночь ждал удобного случая. Но заключенного может вывести из камеры только мастер, и мне пришлось бы убивать…
– …своих друзей.
– Да, своих друзей.
Руки ее вновь зашевелились; в уголке рта выступила кровь.
– Ты принесешь мне этот нож?
– Он у меня с собой.
Я вынул нож из-под плаща – обычный кухонный нож, около пяди в длину.
– С виду – острый…
– И не только с виду. Я знаю, как обращаться с
Больше я ничего не сказал. Просто вложил нож ей в руку и вышел прочь.
Я знал, что на некоторое время ей еще хватит воли, чтобы сопротивляться. Тысячу раз в голове мелькала одна и та же мысль: повернуть назад, отнять нож, и тогда никто ничего не узнает. И я смогу спокойно прожить в гильдии всю свою жизнь.
Если она и захрипела перед смертью, я не услышал этого – лишь через некоторое время увидел багряную струйку, ползущую в коридор из-под двери. Тогда я отправился к мастеру Гурло и признался во всем.
Глава 13
Пиктор города Тракса
Следующие десять дней я прожил как пациент в камере верхнего подземного яруса (не так уж далеко от той, где держали Теклу). Поскольку гильдия не имела права держать меня в заточении в обход законных процедур, дверь не запирали, однако снаружи дежурили двое подмастерьев с мечами, и я переступал порог лишь единожды, на второй день, когда меня водили к мастеру Палаэмону, чтобы доложить о происшедшем и ему. Это, если хотите, и было судом надо мной, а оставшиеся восемь дней ушли на вынесение приговора.
Говорят, будто время имеет странное свойство – сохранять в целости факты, делая нашу прошлую ложь истиной. Так вышло и со мной. Я лгал, утверждая, будто люблю нашу гильдию и не желаю для себя иной жизни. Теперь ложь эта оказалась правдой: жизнь подмастерья или даже ученика казалась мне бесконечно привлекательной. Нет, не только от уверенности в скорой смерти – все это тянуло к себе оттого, что было бесповоротно утрачено. Теперь я смотрел на своих братьев глазами пациента, и с этой точки зрения они казались неизмеримо могущественными, воплощенными первоосновами огромного, враждебного и почти совершенного механизма.
Теперь, находясь в совершенно безнадежном положении, я ощутил на себе то, что внушил мне однажды мастер Мальрубиус: надежда есть физиологический процесс, не зависящий от реалий внешней среды. Я был молод, я получал достаточно пищи и вволю спал, и потому – надеялся. Вновь и вновь, засыпая и просыпаясь, я мечтал о том, что в самый последний миг Водалус явится мне на выручку – и не один, как в тот раз в некрополе, но во главе армии, которая сметет с лица Урса тысячелетнюю гниль и снова сделает нас повелителями звезд. Мне часто казалось, будто из коридора доносится грохот шагов этой армии, а порой я даже подносил свечу к дверному окошку, так как думал, что видел там, за дверью, лицо Водалуса.
Я, как уже было сказано, не сомневался, что буду казнен. Больше всего в те дни мои мысли были заняты тем, как именно это произойдет. Я был обучен всем премудростям палаческого искусства и теперь оценивал способы казни – иногда один за другим, в том порядке, в каком их нам преподавали, иногда же – все вкупе, словно впервые открывая для себя сущность боли. Жить день за Днем в камере под землей и думать о муках – мучительно само по себе.
На одиннадцатый день меня вызвали к мастеру Палаэмону. Я снова увидел яркий солнечный свет и вдохнул воздух, напоенный влагой, принесенной ветром, предвещающим скорую весну. Но – чего стоило мне пройти мимо распахнутых дверей башни и увидеть сквозь нее ворота в стене, возле которых мирно почивал в кресле брат привратник!
Кабинет мастера Палаэмона показался мне огромным и бесконечно – словно все заполнявшие его пыльные книги и бумаги были моими собственными – дорогим. Мастер попросил меня сесть. Он был без маски и казался гораздо более старым, чем раньше.
– Мы с мастером Гурло обсудили твой поступок, – сказал он. – Пришлось посвятить в происшедшее также и подмастерьев и даже учеников. Им лучше знать правду. Большинство сошлось на том, что ты заслуживаешь смерти.
Он сделал паузу, ожидая, что я отвечу на это, но я молчал.
– Однако многие высказывались и в твою защиту. Некоторые подмастерья в частных беседах со мной и с мастером Гурло настаивали на том, чтобы тебе было позволено умереть без боли.
Уж не знаю, отчего, но мне вдруг показалось необычайно важным, сколько нашлось таких, кто выступил в мою защиту, и я спросил об этом.
– Более чем двое, и более чем трое. Точное количество не имеет значения. Или ты не думаешь, что заслужил смерть в муках?
– Я желал бы казни на «Революционизаторе», – сказал я, надеясь, что, если попрошу о такой смерти как о снисхождении, мне будет отказано.
– Да, пожалуй, это подошло бы. Но…
Он снова сделал паузу. Мгновения тишины тянулись бесконечно долго. Первая бронзовая муха нового лета, жужжа, билась о стекло иллюминатора. Хотелось и прихлопнуть ее, и, поймав, отпустить на свободу, и заорать на мастера Палаэмона, чтобы он продолжал, и даже убежать прочь из его кабинета; но ничего этого я сделать не мог. Вместо этого я опустился в старое деревянное кресло возле его стола, чувствуя, что уже мертв, хотя смерть еще впереди.
– Понимаешь ли, мы не можем казнить тебя. Тяжеленько мне было убедить в этом Гурло, и все же это – так. Убей мы тебя без суда, окажемся не лучше, чем ты – ты обманул нас, а мы в этом случае обманем закон. Инквизитор, безусловно, объявил бы это убийством, и на репутацию гильдии легло бы несмываемое пятно.
Он снова умолк, ожидая, что я скажу, и я заговорил:
– Но за то, что я сделал…
– Да. Приговор был бы совершенно справедлив. Однако мы не имеем законного права своевластно лишать тебя жизни. Обладатели этого права охраняют свои прерогативы ревностно. Обратись мы к ним – вердикт был бы однозначен, но дело получило бы нежелательную для гильдии огласку. Наш кредит доверия был бы исчерпан раз и навсегда, что повлекло бы за собой строгий сторонний надзор над делами гильдии. Хотелось бы тебе, Северьян, чтобы наших пациентов стерегли солдаты?