Книга о русской дуэли
Шрифт:
По второму варианту дуэлянт, произведя выстрел, должен оставаться на месте, а его соперник имеет право продолжить движение до своего ближнего барьера и стрелять с него. В этом варианте также был довольно существенный недостаток: если первый выстрел ранил дуэлянта, то он чаще всего просто не мог воспользоваться своим правом выйти к барьеру. Да и излишне миролюбивый дуэлянт быстрым выстрелом мог обеспечить ответный с расстояния примерно двадцати шагов.
Гораздо логичнее и распространеннее в первой половине XIX века был третий вариант, согласно которому дуэлянт, выдержавший выстрел, приглашал стрелявшего первым соперника к ближнему барьеру, сам оставаясь на месте. В этом случае его шансы (компенсация за риск) возрастали пропорционально
Дуэль со сближением и вызовом соперника на барьер для второго выстрела давала участникам довольно большую свободу действий, требовала от них осмысленного поведения, грамотной тактики. Возможны были два принципиально различных решения, назовем их условно «тактикой первого выстрела» и «тактикой второго выстрела».
«Тактика первого выстрела»: оставаясь на месте, тщательно прицелиться в движущегося навстречу соперника и постараться поразить его первым выстрелом. Стрелять лучше всего в тот момент, когда соперник остановится и начнет наводить оружие и прицеливаться.
«Тактика второго выстрела»: сразу же по команде энергично выдвинуться к барьеру и оттуда или спокойно прицеливаться в приближающегося противника, или спровоцировать его на неподготовленный выстрел, вызвать на барьер и стрелять с минимального расстояния.
«Тактика первого выстрела» делала ставку на меткость; по сути это была пассивная тактика. «Тактика второго выстрела», наоборот, делала ставку на психологическую и эмоциональную агрессию, на умение вывести соперника из равновесия.
«Первый выстрел» требовал рассудительности и расчетливости, «второй» – азарта и риска. Однако, если учитывать характеристики оружия, которым пользовались дуэлянты в первой половине XIX века, и естественную невозможность спокойно стоять под прицелом, – вторая тактика была более надежной. Ю. М. Лотман, комментируя дуэль Онегина с Ленским, писал: «И для Пушкина, и для читателей романа, знакомых с дуэлью не понаслышке, было очевидно, что тот, кто желает безусловной смерти противника, не стреляет с ходу, с дальней дистанции и под отвлекающим внимание дулом чужого пистолета, а, идя на риск, дает по себе выстрелить, требует противника к барьеру и с короткой дистанции расстреливает его как неподвижную мишень» [117, с. 535].
Дуэль Ленского с Онегиным. Иллюстрация И. Е. Репина к «Евгению Онегину» А. С. Пушкина. 1899
Пушкин, достаточно опытный дуэлянт, на поединке с Дантесом быстро вышел к барьеру и начал целиться в медленно приближавшегося соперника – и тот был вынужден остановиться, не доходя до барьера, и не тратить много времени на прицеливание. Может быть, если бы Пушкин повел себя иначе, то и Дантес получил бы возможность спокойно прицелиться и ранить Пушкина (он, вероятно, и целился именно в бедро, а не в живот). Впрочем, тогда увеличивалась и вероятность того, что Дантес был бы ранен сам, а затем появился бы в свете с перевязанной рукой, и его пылкие взоры, направленные на Наталью Николаевну Пушкину, наполнились бы трагизмом жертвенности.
Уверенный выход к барьеру сразу после команды секунданта мог совершенно выбить соперника из колеи. Вот описание поединка русского офицера Глинского с неким французом в романе Н. А. Бестужева «Русский в Париже 1814 года»: «Наконец пистолеты снова в руках противников, и со словом „Начинайте!“ Глинский поднял пистолет, прямо подошел к барьеру, но француз, целясь на каждом полшаге, выстрелил не более как в двух шагах от своего места. Глинский пошатнулся и схватил себя за левую руку. „Это ничего, – сказал он, – теперь пожалуйте ко мне поближе, г. кавалер Почетного легиона“, но г. кавалер не в силах был этого сделать: мысль о том, что жизнь его теперь совершенно зависела от Глинского, отняла у него последние силы. Колени затряслись, пистолет выпал из руки, и он почти повалился на руки секундантов, подбежавших поддержать его».
Подобная дуэль случилась во «Фрегате „Надежда“» А. А. Бестужева-Марлинского: «У меня секундантом был один гвардеец, премилый малый и прелихой рубака… В дуэлях классик и педант, он приводил в Елисейские поля и в клинику не одного, как друг и недруг. Он дал мне добрые советы, и я воспользовался ими как нельзя лучше. Я пошел быстрыми, широкими шагами навстречу, не подняв даже пистолета; я стал на место, а противник мой был еще в полдороге. Все выгоды перешли тогда на мою сторону: я преспокойно целил в него, а он должен был стрелять на ходу. Он понял это и смутился: на лице его написано было, что дуло моего пистолета показалось ему шире кремлевской пушки, что оно готово проглотить его целиком. Со всем тем стрелок по ласточкам хотел предупредить меня, заторопился, спустил курок – пуля свистнула – и мимо. Надо было видеть тогда лицо моего героя. Оно вытянулось до пятой пуговицы».
Выстреливший первым дуэлянт должен был ожидать выстрела соперника неподвижно, но при этом не считалось зазорным встать в «дуэльную позу», т. е., по описанию одного литературного дуэлянта, «боком, с пистолетом, поднятым отвесно против глаза, для того <…> чтобы по возможности закрыть рукою бок, а оружием голову, хотя прятаться от пули под ложу пистолета, по мне, одно, что от дождя под бороной. Это плохое утешение для человека, по которому целят на пяти шагах, и как ни вытягивался противник мой… все еще оставалось довольно места, чтобы отправить его верхом на пуле в безызвестную экспедицию» [10, т. 2, с. 94].
Тем не менее встать в «дуэльную позу» считалось нормальным, а встретить пулю грудью – молодечеством и глупостью. Именно таким неуклюжим глупцом выглядел Пьер Безухов в глазах Долохова и секундантов: «…Долохов крикнул: – К барьеру! – и Пьер, поняв, в чем дело, остановился у своей сабли. Только десять шагов разделяло их. Долохов… поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– Закройтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткою улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив руки и ноги, прямо своею широкою грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него».
Дантес не был ни глупцом, ни молодцом – когда Пушкин стрелял в него, лежа на снегу, он стоял боком, прикрыв грудь правой рукой [199, с. 133].
При определенных условиях дуэлянт имел право отказаться от выстрела или выстрелить на воздух (в пушкинское время говорили обычно так, а не «в воздух»).
Дуэль с выстрелами по желанию давала право выстрелить на воздух только сопернику, стрелявшему вторым. Выстрелить первым на воздух – это не благородство и не достойное миролюбие, а трусость, попытка сорвать дуэль и, следовательно, оскорбление всем ее участникам. При дуэли с определением очередности выстрелить на воздух мог и первый, но все-таки лучше было уступить свое право, выдержать выстрел соперника и только после этого разрядить пистолет на воздух.
Выстрел на воздух как жест мог иметь самые различные, иногда противоположные значения. Он мог означать принципиальную позицию дуэлянта: не убивать. Мог означать признание своей неправоты в ссоре, приведшей к поединку, и одновременно предложение мира. Считалось очень благородным выдержать выстрел и после этого отказаться от своего и принести извинения сопернику. Если ссора была не очень серьезной, то примирение после выстрела на воздух становилось неизбежным. Вот, например, Бальзак дал своим героям огромные седельные пистолеты (из которых довольно трудно попасть на дуэли) – и смеется: «Шутник Вернье чуть не застрелил корову, которая паслась у обочины дороги в десяти шагах от него.