Книга о русской дуэли
Шрифт:
– О, вы выстрелили в воздух! – воскликнул Годиссар.
И противники обнялись.
– Сударь, – сказал вояжер, – ваша шутка была несколько резка, но зато забавна. Мне очень досадно, что я на вас накинулся, но я был вне себя. Я считаю вас человеком порядочным» («Прославленный Годиссар»).
Но отказ от ответного выстрела или выстрел на воздух могли быть и знаком презрения к сопернику, к его недостойному поведению – как, например, на упоминавшейся уже дуэли из романа Н. А. Бестужева: «Глинский опустил пистолет.
– Я знал это наперед, милостивые государи <…>. Теперь ему довольно этого наказания; но в другой раз я употреблю оружие, которое наведет менее страха, но сделает больше пользы».
Обычно дуэль состояла из обмена выстрелами, однако таких обменов могло быть несколько. Если по
Каждый обмен выстрелами обладал некоторой самостоятельностью: соперники возвращались на исходные позиции; если второй выстрел был на воздух, то при продолжении боя это никого ни к чему не обязывало; после каждого обмена выстрелами могли возобновиться мирные переговоры, могли быть принесены и приняты извинения. После первого безрезультатного обмена выстрелами последующие чаще всего производились по тем же правилам; жребий обычно бросался заново. Если соперники считали, что им помешала погода, они могли ужесточить условия; понятно, что стреляться в метель на тех же условиях, что и в ясную погоду, – нелепо.
Во время дуэли могли возникнуть различные непредвиденные ситуации, связанные с оружием. Разрешение их всегда вызывало много споров, так как существовало два принципиально различных подхода.
С одной стороны, дуэль – это ритуал, и все, что было допущено к дуэли, тем самым становилось ритуальным и замене не подлежало. Иначе говоря, после того, как дуэлянт взял заряженное оружие в руки, он должен им сражаться до конца. То, что происходит с оружием в руках дуэлянта, происходит по воле той высшей силы, которой соперники вручили свою судьбу.
С другой стороны, дуэль – это все-таки бой, поэтому в боевом отношении соперники должны находиться в равных условиях, ущербность оружия должна быть устранена или компенсирована.
В большинстве случаев побеждала вторая точка зрения – оружие заменяли, но с обязательного, пусть формального, разрешения соперника; при этом секунданты обычно возражали. Во время дуэли с Дантесом Пушкин, падая раненный, уронил пистолет в снег и попросил своего секунданта Данзаса заменить его на другой. Впоследствии это породило полемику между д’Аршиаком и Данзасом. Д’Аршиак утверждал, что замена пистолета была против правил и Дантес разрешил ее из благородства. Данзас горячо, хотя и весьма сумбурно возражал, что Пушкин не получил от замены никакого преимущества (пистолеты были с пистонами, и, следовательно, осечки быть не могло, а забившийся в ствол снег не был помехой, и даже наоборот – усиливал выстрел), что возражения подобного рода секунданты должны высказывать на поле боя, а не на следствии и т. п.
С. А. Панчулидзев, человек достаточно авторитетный в делах чести, по этому поводу высказался однозначно: «В данном случае прав д’Аршиак: замена пистолетов, раз они взяты в руки противника, не допускается» [166, с. 84].
Таким образом, запрет на замену оружия, перезаряжение вроде бы существовал (в отличие от фехтовальных дуэлей, на которых поврежденная шпага заменялась без каких-либо возражений), но почти в каждом конкретном случае пистолет все-таки заменялся или перезаряжался. (Ср. ситуацию, возникшую на дуэли Печорина и Грушницкого.)
Случалось, что один из дуэлянтов замечал, что оружие его соперника неисправно, и предлагал заменить или перезарядить его. Такое чрезвычайное благородство, безусловно, накладывало отпечаток на весь дальнейший ход поединка: «В это время Глинский, сделав шаг вперед, остановился и сказал своему противнику: „У вас выкатилась пуля из вашего пистолета“. В самом деле, пуля лежала у ног его; секунданты взяли пистолет, чтобы снова зарядить, – и это ли обстоятельство, которого никто не заметил и которое доказывало благородство Глинского, или мысль о том, какой опасности подвергался кавалер Почетного легиона, стреляя пустым порохом и подставляя грудь под пулю на верную смерть – или оба эти ощущения вместе, только они видимо поколебали храбрость француза» [13, с. 286].
Дуэль Пушкина с Дантесом. Литография с акварели К. Чичагова. 1880
В традиционную форму дуэли могли вноситься дополнительные условия, превращающие ее в исключительную. Таково предложение Печорина: «Видите ли на вершине этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? оттуда до низу будет сажен тридцать, если не больше; внизу острые камни. Каждый из нас станет на самом краю площадки; таким образом, даже легкая рана будет смертельна: это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами назначили шесть шагов. Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынет; и тогда можно будет очень легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком. Мы бросим жребий, кому первому стрелять. Объявляю вам в заключение, что иначе я не буду драться». Такое требование не противоречило идее и ритуалу благородного удовлетворения, но в значительной степени ужесточало условия.
В позднейших кодексах записано, что любая дуэль, в которой результатом предусмотрена смерть одного из соперников, считается исключительной. Однако смертельные поединки были, и вся их исключительность состояла в том, что оставшийся в живых соперник рисковал подвергнуться серьезному наказанию «за жестокость». Условие Печорина помогало совместить требование смертельного поединка с возможностью сохранить дело в тайне, так что само по себе оно допустимо.
Для Лермонтова, конечно же, важно другое. Печорин предлагает свое условие только потому, что, как он считает, оно поможет ему в его сложной психологической контринтриге против Грушницкого. Печорин превращает свой недостаток в преимущество. Он знает, что в руках у него незаряженный пистолет, – и предлагает драться на самых жестоких условиях, будучи убежден, что Грушницкий не сможет убить безоружного. В этом он оказывается прав. Но Грушницкий не в силах отказаться и от своей затеи. И вот тут-то Печорин попадает в поставленную им самим ловушку: приходит его очередь стрелять, и уже он должен убить человека, который не мог убить его. Более того, если бы Печорин, например, выстрелил на воздух – примирения быть не могло, ведь Грушницкий понял, что его бесчестный замысел раскрыт. Жить с таким пятном на чести, зная, что о его подлости будет известно в обществе, невозможно.
Таким образом, мы видим, что нововведения в строгий сценарий ритуала могут привести к самым трагическим последствиям.
Еще более наглядно это проявляется в сюжете «отложенного выстрела». Один из героев повести А. А. Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке», полковник-гусар Мечин, рассказывает друзьям-офицерам «случай» из своей жизни – историю любви к некой Софии S. Любовь казалась взаимной, Мечин уже готов был сделать формальное предложение, но вместо объяснений с княжной он вынужден объясняться с неким капитаном по поводу «весьма нескромных на ее счет выражений». Наутро на дуэли капитан первым выстрелом (по жребию) тяжело ранит Мечина. Полтора месяца храбрый гусар был на грани жизни и смерти, но наконец-то выздоровел – для того, чтобы узнать, что София выходит замуж за его противника! И тут Мечин «вспоминает», что он не выстрелил на поединке, – и решает воспользоваться своим «правом». Старый преданный друг мешает ему осуществить жестокое намерение, устроив неожиданную и срочную командировку, и романтический сюжет продолжает движение к не менее романтической развязке: Мечин старается забыть Софию в боях, в одном из которых медальон с ее изображением спасает его от турецкой пули. Муж Софии оказывается подлецом, разоряет и бросает ее, и она вскоре умирает от чахотки на руках у случайно оказавшегося рядом Мечина.