Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга вторая
Шрифт:
После 16 лет охладел к писаниям аж до 1962 года, когда "забил ключ".
Воспоминания по поводу "ключа" такие: был действительно ужасный день - вскрытие девочки с бантами, умершей по моей вине. Потом экстренная операция по поводу аневризмы аорты, развившейся после ушивания Боталлова протока. Смерть на столе от кровотечения. Такая тоска, что нужно было напиться или выговориться. Сначала я сделал первое, а на другой день - второе. Так родился "Первый день" от будущей книги. Помню, что было чувство стыда, когда перечитывал
Но спрятать не мог. Нравилось. Читал и перечитывал, даже вслух. В конце концов решился представить друзьям.
Решающее слово сказал писатель Юрий Петрович Дольд-Михайлик. Умер двадцать лет назад и теперь почти забыт. Автор книги "И один в поле воин".
Дружба началась в 60-м году в нарушение правила - не общаться с пациентами, которых оперировал. Тем более раковыми. Это и был мой единственный случай. Рак легкого, консилиум, клиника, общая палата.
Юрию Петровичу удалил часть легкого. Послеоперационный период пошел легко. То было счастливое время, когда в клинике на 250 резекций умер один пациент.
Дольды - муж и жена - подарили дружбу сроком на пять лет. Через месяц после операции они пригласили нас посидеть. Оказалось очень душевно и интересно. Оба они - великие книгочеи. В добавление к информативным разговорам - отличный ужин (у них кухарка). И еще коньяк. Именно Дольд постепенно приучил меня преодолевать рвотный рефлекс и открыл отличную приправу к дружбе и приятельству. Потом я пользовался ею девять лет, иногда переходя границы. Из-за того и пришлось остановиться. А теперь я выдвинулся в активисты антиалкогольного движения.
Мы регулярно ходили к Дольдам два раза в месяц. В один из таких визитов в конце 62-го года я прочитал листки своей... Что своей?.. Рассказа, опуса, труда? Все - не подходит. Наверное - своего сердца, своей боли.
– Ты - настоящий писатель. Писать дальше! Это будет здорово!
Не очень-то поверил, но было приятно. Сказали люди понимающие - не то что друзья, хирурги.
Вдохновился. Не рассчитывал выйти в настоящие писатели, решил использовать литературу для проповеди своих научных идей.
Главы после первой были уже бледнее, но еще приличные. Кирка как-то сказал:
– Если бы ты написал первую главу и умер, то сказали бы: "Какого великого писателя потеряли!" Все остальное творчество только испортило впечатление.
Во всяком случае, я придумал фабулу и к концу 63-го года написал всю книгу. Дольды прочитали, одобрили, и Юра устроил знакомство в издательстве "Радянський письменник". Получилось очень удачно: редакторы заменили всего несколько фраз. Время было либеральное - "оттепель". Первым "Мысли и сердце" напечатал киевский журнал "Радуга" летом 64-го года.
Потом много переиздавали, наверное, раз сорок, почти во всех республиках и во многих странах. Это - не преувеличивая. Мне лень переписывать с обложек страны и издательства, но книги занимают целую полку.
Стал я писателем и даже был знаменитым. (Не заблуждаюсь, знаменитость малая, умрет вместе со мной. Но это уже не тронет.)
С Дольдом все кончилось плохо, как и ожидалось. Четыре года на снимках легких не было видно патологии. Даже появилась надежда: пронесло! Но чудеса в нашем деле бывают так редко...
В 1964 году отпраздновали 60-летие Дольда, кажется, даже орден ему дали. Написал продолжение своего разведчика.
Летом 1965 года появились признаки рецидива, потом была трудная зима умирающего ракового больного. Тяжко даже вспоминать.
Дневник. 8 сентября. Воскресенье, утро
Операций мало. Люди копают картошку, поэтому в больницу не идут. Вася Кольченко сделал мне исследование на эхокардиографе с нагрузкой. Оказалось, что сердце полностью потеряло возможность увеличивать производительность.
Пришлось сдаться. Вот так.
Закончилось лето. Жарко, сухо. Уже другой воздух, другая его прозрачность и запах. Сейчас прошлись с Чари по лесу, по своим старым маршрутам. До конца, впрочем, не дошли - не надеюсь на свою "девочку", как ее зовет Лида. Не забыто приключение трехлетней давности, в эту же пору.
Пошли вечером гулять на самую дальнюю нашу дорогу, в лес, километра за два. Уже шли обратно, вдруг вижу: поперек дороги что-то промелькнуло. Чари метнулась вслед и исчезла. Стоял, ходил, кричал, наверное, с полчаса. Глухо. Поплелся домой с маленькой надеждой: может быть, ждет у калитки? Нет. Лида занималась в саду какой-то грязной работой, в затрапезье.
– А Чари?
– Пропала...
Рассказал. Бросила лопату и побежала в лес. Я - за ней, виноватый. Лида на меня не смотрела, непрерывно кричала на весь лес:
– Чари! Чаринька! Домой!
Прошли весь маршрут. На лесной дороге встретили мальчишек.
– Не видали собаку?
– Черную? Без хвоста?
– Да-да-да. Где? Когда?
– С полчаса как... Бегала около озера.
Почти бегом, с призывами, с криками дошли до озера. Сидят купальщики и рыболовы. Кто-то видел, кто-то не видел. Ясно - была здесь.
Еще километра два, вышли к деревне. Лида звала, не стесняясь людей. (А я стеснялся... Мелковат, правда?)
Вернулись домой ни с чем, когда уже стемнело. В молчании.
Калитку оставили открытой. Спать легли осиротевшие. Какой уж там сон! Поднимались, переговаривались через стенку, слушали улицу.
Безнадежно. Пропала собака!
Около тех озер в дальнем лесу и в деревне она никогда не бывала. Убежала в азарте погони, дорогу не запомнила... Помрет с голоду или грибники уведут. Назавтра собрались к электричке дежурить наперехват.