Книга о странных вещах

Синякин Сергей Николаевич

Собирались недолго и шумно.

В прихожей перецеловались.

– Забываешь ты нас! – упрекнул Кизимова Карамышев. – Заглядывай, Николаич, мы ведь скучаем! Мы понимаем, трудно сейчас. Можешь без водки и без цветов.

Выйдя на балкон, Сергей Кизимов смотрел, как они уходят. Бывшие разведчики, они и сейчас шли след в след, медленно и неотвратимо растворяясь в непрочных утренних сумерках.

Они ушли, и снова Сергей Кизимов остался один.

Сев на диван, он налил себе водки и залпом выпил, чувствуя медленно захватывающий тело болезненный озноб поднимающегося давления. Он снова, в который уже раз вспомнил тот самый бой, еще раз

попытался все оценить беспристрастно и с горечью понял, что он все равно не успел бы со своей снайперской винтовкой, будь даже он неоднократный чемпион мира по биатлону. Ему ведь не по мишеням приходилось стрелять – по людям.

А ребята правильно сказали, он их стал забывать.

Они приходят, а их старшина у них появляется все реже и реже. Надо к ним ходить, пусть даже и без цветов.

Он лег на диване, уставившись невидящим взглядом в потолок, и стал вспоминать, кто из них и где лежит на Центральном кладбище.

Красный шпенек

С утра зашла дочь.

У нее был выходной, поэтому она сварила ему щи, сделала мясо в горшочке и, весело напевая, принялась мыть полы в комнатах.

– Пап, – сказала она. – В магазин сходить?

Конечно же надо было сходить в магазин, купить булок и молока, сосисок каких-нибудь, да и картошки почти не осталось, но Степану Георгиевичу хотелось, чтобы она задержалась подольше. Телевизор с его назойливой рекламой Калюжному надоел, соседи к нему забегали так, проформы ради, чтобы посмотреть, как он здесь, а потом позвонить дочери. Книг из своей обширной библиотеки Степан Георгиевич почти не читал. Где уж читать, когда глаза ничего не видят! Иногда он садился играть с самим собой в шахматы. Но, сами понимаете, это всего еще один способ обмануть одиночество. Правда, можно было разгадывать напечатанные в газетах этюды, среди которых попадались весьма любопытные, но и от шахмат Калюжный уже быстро уставал. Поэтому сейчас ему очень хотелось, чтобы дочь посидела с ним, поговорила, даже просто помолчала, но была рядом.

Лидочка пробыла с ним до обеда. Калюжный смотрел на нее и поражался тому, как сильно дочь похожа на покойную мать. Они разговаривали о разных, ничего не значащих мелочах. Внук Сашка окончил школу и уехал поступать в военное училище. Лидочка тревожилась, что его могут отправить в Чечню, пришлось ее утешать, говоря, что курсантов в бои не бросают, из них готовят полноценных офицеров. Сама, небось, читала, что офицеров последнее время не хватает. Нет, генералов да полковников у нас пруд пруди, вон даже Жириновский в Думе сидит, настоящий полковник. А лейтенантов не хватает. И сержантов тоже не хватает. Во времена, когда Калюжный служил, все было по-другому, тогда армию любили и войны гражданской не было. Да и сила была. Чеченцев в войну за трое суток в Казахстан выслали, никто против Сталина и пикнуть не смел, а теперь обнаглели, нанесли на могилу вождя всякого мусора…

Лидочке его рассуждения были не интересны, она сразу заторопилась, и после обеда Калюжный остался один. Он походил по комнатам, выпил на кухне горячего чая, вкуса которого он, впрочем, уже не чувствовал. Он вообще потерял вкус к еде. Еда для него стала обязательным для существования действием, не более того. А курить ему три года назад запретили врачи после случившегося инсульта. Как всегда, при воспоминании о сигаретах у Калюжного сладко защипало в носу, который еще не забыл запаха табака.

Он включил телевизор, но новости не радовали – в Москве опять взорвали машину у метро, в Сибири разбился вертолет с членами правительственной комиссии, а в Новгородской области отравились воспитанники детсада, которым приготовили что-то недоброкачественное. Казалось, что телевидение специально собирает один негатив.

От новостей Калюжный устал, бросил себе на диван подушку, прилег, но задремать так и не смог – мысли мешали.

Плохо стало жить. На телевидении – полный бардак, в армии… Глаза бы на эту армию не глядели! Это что же за прапорщиков на вещевых складах вырастили, если они бандитам патроны продают, которыми в них самих стрелять начинают? И генералы не изменились. Тогда в старые времена удачную атаку к календарному празднику стремились подгадать, теперь – к дню своего рождения. И солдат не жалеют. Армия была особой болью Степана Георгиевича. Сам он помнил, как во времена маршала Жукова командиры полков через козла прыгали, на турнике выход силой выполняли. А не выполнишь, иди на гражданку. Тогда сурово было! А теперь? Идет мешок с дерьмом, еле пузо свое несет, до перекладины и дотянуться не сможет. Ему взвод нужен, чтобы на руках подняли, и то без толку, даже если уцепится, все равно удержаться не сможет.

Он лежал на диване, смотрел в потолок и видел огромные, во всю комнату часы «Командирские». Шли часы, отсчитывались секунды, минуты бежали, и с каждым днем это движение становилось все стремительнее, успеть уже ничего нельзя было. Главная стрелка стремилась к красному шпеньку которым был обозначен предел. Сначала движение стрелок волновало и пугало Калюжного, потом он к нему привык и относился с некоторым равнодушным любопытством. Пространство от главной стрелки до красного шпенька становилось все короче.

Мучило любопытство. Хотелось заглянуть в пространство за красным шпеньком. В конце концов, человеку от любопытства никогда не избавиться. Всегда хочется узнать, что там, за чертой? Смерть – это самое страшное и удивительное приключение, которое ожидает каждого человека. Смерть дает ответы на последние вопросы, жаль, что этими знаниями поделиться не с кем.

Ближе к вечеру позвонил Родяков, немногий из тех, с кем Степан Георгиевич созванивался и разговаривал. Мало, мало осталось тех, с кем поговорить бы хотелось. Правда, Родяков тоже не порадовал:

– Закон об отмене льгот видел? – шамкая вставной челюстью, сказал он.

– Что он, баба, чтобы на него смотреть? – сказал Калюжный.

– Тебе сейчас и баба ни к чему, – старчески засмеялся Родяков. – Суки все-таки. Как кровь проливать, это пожалуйста, дорогие граждане, в первые ряды. А теперь мы им и на… не нужны.

– Туда мы уж точно не нужны, – согласился Степан Георгиевич. – А закон… Не читал я его. Что нервы зазря портить, все равно ничего не изменишь.

– Сталина на них, сук, нет, – вздохнул Родаков, посопел в трубку и неожиданно поинтересовался: – На часы-то смотришь?

– Поглядываю, – неопределенно сказал Калюжный.

– Как в атаку идти, – сказал Родаков. – Вроде мы с тобой опять ракеты ждем.

– Только вот не понять, в отступ пойдем или на врага кинемся, – в тон ему отозвался Степан Георгиевич.

– Почему же не понять? – удивился собеседник. – В последнюю атаку идем. Ту, в которой выживших не будет. Я думаю, все сегодня и случится. Государству нашему в радость.

– С чего ему радоваться? – ход мыслей товарища всегда удивлял Степана Георгиевича.