Шиллеровская высота над Штутгартом. Замок Солитюд, аллеи вокруг. Вопросы природы / вопросы природе:
…почему черемуха пахнет дешевыми духами, а сирень дорогими?..Соловьи щелкают в наклоненных прядях берез, снизу доверху перевязанных светло-зелеными бантиками;дрозды трещат на лугу у конюшни, и, как маленькие двуногие лошади, расхаживают среди больших плоских говех;…но кто же там звякает, как ложечкой об стакан, в задохнувшемся самим собою каштане?Каштан, кстати, из пирамидок своих пахнет духами не дорогими и не дешевыми, а какими-то средними. Такие «носят» (духи здесь носят) девушки из тех девушек, что похожи на неопределенных грызунов. Смотришь на нее, как она, наклонив светлые пряди к подпрыгивающим велосипедным рогам, идет по площадной брусчатке, и думаешь: «Белочка? Нет, не белочка. Хомячок? Пожалуй, что и не хомячок… …Какая-то крыска хорошенькая!»Облака розовеют, небеса золотеют. Девушки надевают вязаные напульсники и по
смыкающимся аллеям съезжают домой, в дуговую тень. Их велосипеды пахнут сном и хлебом. Большие розовые собаки бегут за ними, тряся подгорелыми кудеряхами вокруг хвоста.…почему дубы пахнут пивом, березы п'oтом, а ольхи ничем?..
Песнь третья
Март во Франкфурте. После долгой, как ни странно, зимы
Наутро с газонов исчез снег; запахло кипяченым бельем.Под стеной зоопарка лежали маленькие разноцветные говна.Одна женщина (говорят, стюардесса) шла мимо них в сторону какого-то свана или хевсура в летном полушубке, с такой силой двигая под плащом ягодицами, что у плаща шевелился воротничок.Несколько казахов в стеганых ватниках и штанах из того особого синего х/б, что после второго надевания начинает казаться совершенно обспусканным, собирали говна на двухколесные подносы с длинной ручкой, давая им при этом отдельные имена. Например: «А это еще что за сизомудия такая?!»Вдруг одновременно со всех сторон, но неизвестно откуда запели птички. В сущности, птицы пищат, как резиновые игрушки для ванной – вот и всё ихнее пение. Кроме, конечно, орлов из застенного вольера, копающих клювом в подмышке, и сороковорон, крупно качающихся на голых остриях деревьев – в потечно синеющем небе. Те кричат по-человечески. Но сегодня они почему-то молчали.
Об общественном транспорте. На Майне
ни с того ни с сего сломался и поплыл лед.На краях больших квадратных льдин стоят бежевые утки (с плетеными спинками), темные селезни (с зелеными подзатыльниками) и ослепительно-белые чайки (с восково-прозрачными на расхлоп серыми крыльями) – и очень терпеливо едут.Льдины истаивают быстрее, чем движутся. Легко себе представить: едешь в автобусе, а он вокруг тебя уменьшается, прозрачнеет и обламывается.Но ты-то не можешь встрепетать крыльями и улететь, когда вода с краснокаучуковых трехпалых носков перейдет на худые холодные голени.…а в обратную сторону, навстречу течению, звеньями по трое плыли небежевые, какие-то крапчатые утки – где возможно огибая, где невозможно – переходя пешком тонущие под ними маленькие льдины.
О предлогах. Франкфурт-на-Майне, магазин «Сдесь продаються русские товары»
Молдавское вино в форме виолончели лежа и сабли наголо. Киргизские сушки курчавыми гроздами. Казахские пряники, как гигантские мертвые жуки в полиэтиленовых пакетах. Но водка стоит молодцом – и в твердых блестящих футлярах, и в натянутых сетчатых маечках, и вовсе нагая.Хозяйка, крошечная армянка из Сум, вся в пестрой слоистой одежде, – женщина-сумочка, можно сказать, – отворачивает голову и встряхивает молниеносными ушами. Ей очень хочется продать даме в голубых волосах коробку «Чернослива в шоколаде» с надписью золотым почерком: «Айва – символ вiльнiсти и незалежнiсти».Муж-сумец, похожий на дьячка из выкрестов, бережно устанавливает на полку книги, которые уже прочел: семитомное собрание сочинений Ивана Ле, «Целину» Брежнева и сборник «Почему мы вернулись на Родину».– Нет? Ну, как хотите… А тортика, вот, не желаете – «Триумф» восьмиугольный из Украины! Харьковские торты шоколадно-вафельные и в Союзе самые лучшие считалися…Взгляд ее отлетел от престарелой Мальвины, будто наткнувшись на что-то твердое, фарфоровое:– А-а… вы, наверно, с России?..
Ночное море во Франкфурте. Апрель. Односторонняя улица —
как бы продольная половина аллеи. По одну сторону шестиквартирные коробочки с санаторскими лоджиями и маленькие некрасивые виллы; по другую – обрыв.Вдоль обрыва платаны, до того коротко обрубленные, что, кажется, состоят из одних культей. Крупные культи слегка приподняты (под невидимые костыли), из мелких еще не проросли зеленые волосы.По-над обрывом пронзительно-желто теснится форзиция поникшая, она же форсайтия повислая, иными необоснованно именуемая японским, прости Господи, дроком.С обрыва – газоны и клумбы уступами, выщербленные ступени, полуржавые перила. Затхлый, блаженный воздух забытого курорта. И остро чудится – особенно, когда в небе загораются колеса заезжего луна-парка – : там, внизу, за деревьями, должно быть море.…Совсем уже ночью, когда луна-парк гаснет, ощущение еще острее: верхняя половина Германии отломилась и куда-то уплыла; подошло холодное, черностеклянное море, стоит там внизу, за деревьями – молча покачиваясь, редко поблескивая, дыша сырой известью…Конечно, никакого моря тут нет – да и что бы оно, Северное, делало в этом почти южном городе? Хотя… кто сходил вниз и проверял?
Франкфурт, всё еще апрель. Первый день после выноса столиков. По маленькой площади с часами
шла сука с сумочкой; женщины (шероховатые блондинки) поглядывали на ее декольте, сжимали губы позади чашек и думали: «Вот из-за таких нас и насилуют!»Мужчины, положив животы на колени, пили мыло.Бледные старушки проводили мимо двух-трех собачек с головами летучих мышей. Сербо-хорваты, индо-пакистанцы и афро-африканцы в солнцезащитных очках шагали одновременно во все стороны и размахивали кто чем.Стоя на левой ноге и почесывая ее правой, девочка играла на скрипке Баха. Другая девочка, еще меньше первой и похожа не на веник, а на сложенный, но еще не застегнутый зонтик, стояла под часовой башенкой и не в такт позвякивала стаканом.Тут разом стемнело и, не успев даже отразиться в остеклении стен, на маленькую площадь одним куском упал синеватый дождь. И все они как будто умерли.
Берег Майна, четыре часа пополудни, середина мая. Незримая бузина
Река была еще вчера матовая, местами потертая – точно бархотка. А сегодня уже солнечно-лаковая (как бы сама собою надраена). Позеленела от деревьев и покраснела от мостов.Наперерез восьмерке с загребным, привстав,плыл лебедь.Всякий удушливый дух благоуханный, преимущественно от кленов, черемух, сиреней и акаций, соединился с другим, и в результате запахло мочой – то ли кошачьей, то ли ангельской. Так, кажется, пахнет бузина, но как раз бузины нигде и не было видно.А по набережной: пирамидки каштанов самосожглись, оставив по себе скелетики из курчавого пепла; склизкие узкие кожуры акаций упали, будто на дереве кто-то ел баклажаны; падубы с шипастыми листьями и прессованные тисы как стояли с прошлого лета, так и стоят, и лишь культи лаокаонов-платанов едва начинают зеленеть – как будто из них вырастают маленькие растрепанные гнезда.Под мостом остановился румынский цыган с аккордеоном, снял черную клеенчатую шляпу и поклонился кладке. Вероятно, здесь и стоит незримая бузина. Цыгане, как известно, поклоняются бузине. А немцы варят из нее черное тугое варенье.
Франкфурт, под стеной зоопарка; середина июня, два часа ночи. Платаны, их луны и сладко-потный запах жасмина…
… а под стеной зоопарка платаны почему-то не окоротили, они и размахнулись, почти перекрыв улице бледно-лилово-розоватое кисельное небо с выеденной посередке луной. Зато каждый третий из них обзавелся внутри себя собственной продолговатой луной и неподвижно расширяется кверху, дробно и слоисто ею просвеченный.От одной продолговатой луны к следующей пробирается припадающий на обе ноги человек в золотых шароварах, а его сокращенная тень, то появляясь, то исчезая, бежит по низу стены на манер маленькой черной собачки.Встречные бочком-бочком осторожно-замедленны и погуживают по-итальянски или же по-польски подшептывают.Женские лицa освещаются из мобильных телефонов и кажутся густо набелёнными. Или даже насинёнными.И всё потно-сладостно пахнет жасмином, и было неясно, действительно ли это от жасмина, от его круглоугольных соцветий, разваливающихся даже от прохожего взмаха руки, или от сухих и медленных женщин в их невидимых открытых одеждах, идущих навстречу под кремлевской стеной зоопарка – женщин с круглоугольными лицами, освещенными из телефонов и исчезающими в бесповоротной тьме за спиной, где платаны, каждый третий из них, принимают их в свой слоистый и дробный, слабеющий книзу свет.Проехал велосипед, свистя колесами, как целое дерево птиц.
Песнь четвертая
Франкфурт, у Восточного парка, сухой, но душный сентябрь. О всеобщем оборзении
На тротуар в шашечку мучительно какала английская борзая собака средних размеров – как стоп-кадр собственного бега.Хозяйка в бархатной кепке и цыганской юбке в три оборота прохаживалась по радиусу поводка, иногда оглядывалась и отрывисто произносила: «Брзо! Брзо!»Борзая же на это мучительно скашивала голые глаза, как будто бы отвечая: «Полагано… полагано…»Желуди стреляли из-под колес проезжающих мимо велосипедов и просвистывали мимо ее прижимающихся к затылку ушей.Борзая скашивала глаза еще дальше, на оборзевших велосипедистов, поднимала узкую морду и тужилась еще мучительнее.По ее длинному медному носу чиркали волнистые листья – но и это ее не радовало.
Франкфурт, конец сентября, Восточный парк. Перед грозой
Небо разом потемнело, a всё, что под небом, стало светлей, как будто – со стальным каким-то отливом – светясь из себя.На западном краю неба дважды грохнуло, на южном – вспыхнуло трижды.Последние велосипедисты проносятся по парку, пригибаясь, и стоя въезжают на выезд. Привязанный к одному из велосипедов, в гору карабкается французский бульдог – небольшая собака с лицом кошки.Перед колесами тяжело-хлопотливо и с теплым почему-то ветром из-под мышек взлетают толстые серые гуси и улетают внутрь парка – прячутся от дождя в пруду.Прочих птиц уже давно не было видно.В аллеях вздрогнули фонари. Грозно запахло предгрозовой затхлостью. Деревья присели на корточки и схватились за голову.Всё потемнело, и только небо посветлело, как будто бы светясь из себя с каким-то стальным отливом.В стыках тротуарной облицовки сверкнули первые острия.