Книга осенних демонов
Шрифт:
Он встал на колени, попав всей тяжестью тела прямо на острый камень, присвистнул от боли и потерял равновесие. Шаркнул осколком куда-то в сторону, поднес карабин к плечу, но мужчины уже не было.
Он пропал. Скала по-прежнему подпирала освещенное луной ночное небо, но была пуста. Земба медленно поднялся и пальцем нащупал на спусковом крючке язычок предохранителя. Тихий стальной звук прозвучал оглушительно.
– Оружие тебе не поможет, – раздался шепот. Резкий, свистящий. По-польски. Прямо над ухом. – Есть вещи, в которые стрелять невозможно.
Он сидел на корточках на скале, совсем рядом, руки его были сплетены на коленях, лицо наполовину закрыто полями шляпы. Полы плаща, разделенные надвое, развевались сзади, как крылья, и придавали ему страшный, наполовину птичий вид.
– Не переводи воду, – просвистел незнакомец. Даже голос его звучал странно, словно исходил из гортани птицы. Он слегка походил на воркование голубя, с едва различимыми, спрятанными где-то в глубине словами.
Земба поднял карабин к бедру и нажал на спусковой крючок. Прямо в корпус. На двух метрах. Нельзя не попасть. Раздался металлический холостой треск. Он выругался и дернул затвор, выбрасывая пустую гильзу со сбитым капсюлем. Следующий патрон перевернулся внутри, и карабин заклинило.
– Это ничего не изменит, – просвистел мужчина. – Ведь ты не можешь убить Ангела-хранителя.
– Сваливай! – жалобно промяукал Земба внезапно высохшим горлом. – Ты ничего от меня не получишь, урод.
– Ну-ну, что за выражения! Просто счастье, что мы в Намибии и ты никого не оскорбишь этим. Я хочу, лишь только чтобы все вернулось на свои места. У тебя есть что-то, чего ты не заслуживаешь. Все нужно заработать. Разве ты не читал басни Эзопа? У каждого свое место. Твое среди серых людишек, которые суетятся в круговерти и не имеют других недосягаемых желаний, кроме как дотянуть до первого числа. Это очень простой обмен: отдай мне Карту, и будешь жить. Так как должно.
Земба все это время возился с карабином, пытаясь достать погнутую гильзу. Бешенство победило страх. Наконец-то у него был враг. Существо, которое разрушило его жизнь. Один выстрел. Такого расстояния достаточно. Умойа Омубе и патрон винчестера калибра 0.30. Мужчина плавно и медленно встал, словно сидел на мягкой земле, а не на острых камнях. Встал, медленно раскрывая руки. Встал, поднимая голову. Тень от шляпы соскользнула с его лица, обнажая маленький бесформенный рот и нос, напоминающий клюв. Его лицо было чужим и выглядело так страшно, что в первый момент от испуга Земба не мог распознать в нем человеческое лицо. Маленькие желтые глаза со странными зрачками напоминали глаза совы. Белой совы с человеческим лицом.
– Ну и как? – спросил Умойа Омубе. Его рот был сама свирепость. Глаза гипнотизировали, как дуло двустволки. Все будет хорошо, только отдай Карту. Отдай Карту, и эти страшные глаза исчезнут, отдай Карту, и Умойа Омубе оставит тебя в покое. Отдай Карту, и ты не будешь умирать в муках, отдай Карту и возвращайся в свою ничтожную жизнь, возвращайся в свой офис.
– Нет! – крикнул Земба страшным голосом и с нечеловеческой силой дернул затвор. Погнутый патрон вылетел и на его место плавно вошел следующий.
– Ты выбрал, – просвистел мужчина, отвернулся спиной и отошел. К чертовой матери все эти вестерны и все это не-стре-лять-в-спи-ну. Земба поднял карабин к плечу и нажал спусковой крючок. Оружие оглушительно выстрелило, и Умойа Омубе, различимый сквозь блеск оранжевого огня, широко раскинул руки и внезапно разлетелся бесформенной тучей черных ошметков, стаей небольших птиц, которые исчезли среди пустынной ночи.
Вдали, там, куда Земба выстрелил, показались огни машины. Мощный рефлектор справа и несколько галогеновых лампочек на крыше, которые горели как-то несимметрично; похоже, в части освещения были перепутаны лампочки; видавший виды, запылившийся грузовик двигался из темноты прямо на Зембу, который беспомощно стоял с дымящимся М-14 в руке и абсолютной пустотой в голове. Люди! Спасение!
В лагерь он пришел с разбитым ртом, полным крови с ее солоновато-металлическим привкусом, и руками на затылке. Команда стояла испуганной тесной группой, подгоняемая неграми. Было их восемь или девять. На них были самого разного вида спецовки, головы обмотаны клетчатыми арабскими платками. Они абсолютно не походили на отряд спасателей. Были вооружены.
Ими руководил черный как сажа невысокий приземистый человек с густой щетиной на лице. На нем была зеленая кубинская кепка и защитные очки в резиновой оправе. Он говорил на чужом, каком-то гортанном наречии, которое звучало не как суахили, а суахили у Зембы был уже на слуху. Одно слово звучало понятно и страшно, как приговор. Слово, которое повторялось почти в каждом предложении главаря: «Африкаанс».
Земба посмотрел на взятый напрокат в Йоханнесбурге «лендровер» своей группы, который ярко горел южноафриканскими регистрационными номерами.
Африкаанс. Африканеры. Граждане Южно-Африканской Республики. Белые посреди пустыни с машинами прямиком из ЮАР. Независимо от того, к какой организации принадлежали эти типы, если вообще к какой-нибудь принадлежали, они были черными. Это могло означать только одно. Смерть.
Один из боевиков передал товарищу оружие и энергично вскочил в кузов пикапа, после чего выкатил из него, пиная ногами, почти два десятка автомобильных покрышек. Земба почувствовал, как леденеет тело. С остановившимся взглядом и окаменевшим лицом он смотрел, как в их сторону катятся покрышки, как этот тип спрыгивает с кузова машины, держа в руках две чавкающие канистры с бензином.
В мертвой тишине Крицкий осел на землю, осел мягко, как куртка, которую нечаянно уронили; веки у него дрожали, а под ними виднелись белки закатившихся глаз.
– О боже! Живые факелы! – пробормотал Стефан угасающим голосом.
Это очень популярный в Южной Африке метод политической борьбы. Нужно взять кого-то с противоположными взглядами или в футболке не той, что надо, и надеть на него три-четыре старые покрышки. Покрышки не очень хотят пролезать через плечи, поэтому нужно применить силу, надеть, сдирая кожу и калеча обвиняемого проволокой, которая вылезает из резины. Надетая покрышка очень хорошо сковывает движения, намного лучше, чем смирительная рубашка. Ее невозможно снять, можно только разрезать. Она сдавливает плечи и грудную клетку, подобно кольцам анаконды. Ты не можешь дышать. Затем берется канистра с бензином и ее содержимое выливается обвиняемому на голову. От бензина у тебя слипаются волосы, он ест глаза и попадает в рот. Ты давишься им и кашляешь вонючим топливом, вся кожа моментально высыхает и горит под пленкой холодной испаряющейся жидкости. Одежда намокает до носков. Бензин хлюпает в ботинках. Выедает глаза, но в этот момент ты не обращаешь на это внимания, потому что больше похож на ошалевшее от паники животное. Ты орешь во все горло ужасным нечеловеческим голосом, от которого седеют деревья, от которого сам Бог мог бы сойти с ума. Ты воешь, не обращая внимания на то, что жидкость попадает в рот, жжет вытаращенные глаза, которые ты не можешь закрыть ни за какие сокровища в мире, потому что тогда ты потеряешь самую лучшую часть зрелища. Вот твой политический противник отставляет канистру и срывает пучок желтой высохшей травы. А в Африке вся трава желтая и высохшая. Оппонент скручивает пучок в солидную веревку, такую толстую, чтобы горела как следует и не погасла сразу, но одновременно чтобы была достаточно плотная – ведь он же не хочет обжечься. В этом климате ничего нормально не заживает, а сразу гноится. Особенно ожоги. Он слишком занят, чтобы слушать твои крики и как следует их оценить.
Потом он достает зажигалку, обычную банальную одноразовую зажигалку, и в этот момент становится твоим богом. Ты обожаешь его. Ты бы сделал для него абсолютно все. Все. Конечно, даже не за то, чтобы он освободил тебя от покрышек и разрешил смыть бензин. Даже милость божественных существ имеет свои границы. Ты сделаешь все только за то, чтобы он просто проломил тебе голову мачете. Глупость людей, которые убегают от чего-то такого красивого и почти безболезненного, как несколько пуль, выпущенных из автомата Калашникова, кажется тебе непонятной. Факт, что ты заслуживаешь смерти, для тебя очевиден и естественен – ты ведь, в конце концов, поддерживал этого дьявола Мобуту. Ты ведь, в конце концов, и правда надел не ту, что нужно, футболку. В конце концов, родился не в том, что надо, племени. Ты только умоляешь его, чтобы он просто расправился с тобой оружием. Чтобы застрелил из проржавевшей винтовки. Чтобы задушил проволокой.