Книга победителей
Шрифт:
– Нет, папа не пустил. Он поехал со мной в Киев. Директор театрального института, улыбающийся, вежливо спросил: «Чем могу быть полезен?» И я услышала от папы: «Объясните, пожалуйста, моей дочери, что ей в вашем институте делать нечего». Я убежала. И вечером сказала отцу: не буду учиться нигде. Хорошо, сказал папа, поедем в Германию – там он служил. И забрал нас в Дрезден. Через три месяца его перевели в Вильнюс, они с мамой поехали туда, а я с сестрой – в Нежин. И я поняла, что надо учиться. Единственный институт, который был в Нежине, – педагогический. Поскольку я занималась в балетной школе, я начала вести там танцевальный кружок. Мы выступили
– Во время учебы ваш нрав стал мягче?
– Как сказать? Конечно, кому-то я не нравилась. С мальчишками у меня были вообще сложные отношения.
– Вы же раньше, наоборот, с ними ладили.
– Я была хорошенькая, но умела дать отпор.
– Как?
– Ну как, руками или ногами. (Улыбается.) Это я умела.
– Наверное, вас боялись.
– У нас были разные люди, и время было тяжелое – тогда искали космополитов. Меня на комсомольском собрании обвиняли: «Она не хочет танцювати с Ванею Марушко – от него, видите ли, деревней пахнет». А от него не деревней, а потом несло. И я сказала, что не буду с ним танцевать. И всё. Было тяжёлое собрание, до трех часов ночи, и решение – исключить меня из комсомола и просить дирекцию исключить из института.
– Вот так сурово.
– Не исключили. В райкоме комсомола попросили: «Ваш комсомольский билет!» А я сказала, что в руки его не дам. Я его получила на фронте.
– Какой характер. Огонь! Мне кажется, вы не из тех, кто ждет у моря погоды.
– Нет.
– А вообще когда вы поняли, что бездействие губительно?
– В самом раннем возрасте. Мне всё доставалось трудно, всего надо было добиваться. И учиться на отлично, и дежурить по ночам в госпитале. И перебарывать страх и слабость, когда видела отрезанные руки и ноги в операционной. Меня вызывали в операционную, когда надо было определить группу крови. Я выходила оттуда, с трудом приводила себя в норму, чтобы не потерять сознание. Мама в детстве мне говорила: «Доченька, принеси холодной водички из-под крана». Кухня была темная, я в темноте шла, пускала воду, набирала маме воды, приносила. Меня мама так обучала, чтобы я ничего не боялась.
– Всегда удавалось преодолевать слабость и страх?
– Да, я преодолевала себя… В Донецке стоял наш госпиталь. Черный, обугленный город, шурфы шахт были заполнены трупами. Оставшиеся раненые, какие-то немцы. И я шла, чтобы два часа поспать в постели, – можете себе представить, ночная дорога без единого фонаря, абсолютная темнота. У меня в кармане шинели была заточенная металлическая расческа. Я преодолевала страх и шла…
– Элина Авраамовна, расскажите, как сегодня проходит ваш день?
– Замечательно. Я встаю достаточно рано. Иногда в восемь, иногда в девять, но никогда позже. У меня собачка, пекинес, ей уже 13 лет, она у меня любимая, и о ней надо заботиться. Обязательно немножко занимаюсь. Раньше занималась два часа, у меня было пятьдесят восемь упражнений…
– Потрясающе!
– С годами стала уменьшать нагрузку. Но что-то все равно делаю, есть тренажеры, занимаюсь на них. Теперь есть компьютер, и я узнаю все, что мне хочется знать. Радио, телевизор, Интернет – все у меня есть.
– Не сочтите за лесть, но я смотрю на вас и любуюсь вами. И многие, услышав, с кем я собираюсь встретиться, восклицали: я так люблю Быстрицкую!
– Это очень приятно, что меня любят.
– А вы ощущаете такое отношение зрителей?
– Конечно. Не так давно в Кремлевском дворце присуждали звание «Человек года» – тем, кто прошел войну и помогал людям. И я должна была вручать награду человеку, который спас несколько семей от фашистов. Я вышла на сцену – и весь зал встал. Все шесть тысяч человек. Я до того разволновалась, что не могла начать говорить… Я люблю свою профессию. Безумно люблю. А сейчас у меня случилось такое вдруг… Я стала нужна как исполнительница песен.
– Почему «вдруг»?
– Немного поздновато начинать. Я, правда, всегда пела, в институте у меня было колоратурное сопрано. Я его убивала сознательно: зачем это нужно драматической актрисе?.. Сейчас готовлюсь на выход, на концерте в нашем театре буду три песни исполнять. Хотите, приходите в зал, послушайте.
– Обязательно приду!.. Вы довольно долго возглавляли Федерацию художественной гимнастики. Актерская профессия наверняка страдала?
– Нет, этого не было.
– Но вы сыграли меньше ролей, чем могли бы. Это очевидно.
– Я меньше ролей играла только потому, что пришла в Малый театр, где были другие актрисы. Это сейчас у нас такая «бедность», а тогда было две-три яркие исполнительницы на каждую роль. Перегрузки, которые были в моей жизни, давали о себе знать. (Пауза.) Мы перебазировали госпиталь в Одессу – и я заболела. Меня положили на носилки и отнесли в подвал, чтобы я не мешала. А когда я пришла в себя, то услышала немецкую речь. Я решила, что я в плену. Руки не двигаются, ноги не двигаются, сильная усталость. А потом выяснилось, что в тот же подвал положили раненого немца…
– Элина Авраамовна, говорят, сцена лечит, на ней забываются недуги, проблемы. Вы испытывали на себе эту чудодейственную силу подмостков?
– Не знаю, что вам сказать. У меня было состояние, когда я не знала, как выйду на сцену, так больно было. Но мне сделали укол, и я работала. Был случай, когда я подвернула ногу на сцене и у меня порвалась связка, голеностоп. Это был спектакль «Волки и овцы», гастроли в Питере. Мне поливали ногу хлорэтилом, я доиграла до конца, а потом еще два спектакля. Я получила ожог четвертой степени, химический ожог, потом 11 месяцев мучений – и все же операция. Но я выдержала. Это боль, которую выдержать нельзя. Я выдержала.
– В кино вы играли казачку, а в театре вы все больше леди, герцогиня, баронесса…
– Мне нравится делать все разное. Я, кстати, казачий полковник. Вы знаете об этом?
– Нет. Вас наградили этим званием?
– Да, я получила грамоту от главного атамана центрального казачьего войска.
– Это звание вам очень подходит!
– Еще как! На большой казачий сход я надела мундир, у меня пять крестов казачьих.
– Вы, наверное, единственная женщина-полковник в казачьих войсках?