Книга потерянных вещей

Коннолли Джон

Дэвид попробовал вставить слово:

— Но Роза уда…

Отец поднял руку:

— Я ничего не желаю слышать об этом. Если ты еще раз откроешь рот, тебе придется плохо. Сегодня ты останешься в этой комнате. Ты не выйдешь отсюда и завтра. Ты не будешь читать и не будешь играть со своими игрушками. Твоя дверь будет открыта, и если я увижу, что ты читаешь или играешь, ей-богу, ты отведаешь ремня. Ты будешь сидеть на своей кровати и думать о том, что сказал, и о том, как ты собираешься помириться с Розой, когда тебе будет позволено вернуться в общество цивилизованных людей. Я разочаровался в тебе, Дэвид. Я воспитывал тебя в расчете на лучшее поведение. Мы оба рассчитывали на это, твоя мать и я.

На этом он удалился. Дэвид бросился на кровать. Он не хотел плакать, но не смог сдержаться. Это было несправедливо.

Он не должен был так говорить с Розой, но и она не должна была бить его. Пока лились слезы, он уловил бормотание книг на полках. Дэвид настолько привык к этому, что почти перестал замечать их шепот, как не замечаешь пение птиц или шум листвы, но сейчас бормотание становилось все громче. До него донесся запах гари, словно от зажженной спички или от искр на трамвайных проводах. Когда пришла первая судорога, он стиснул зубы, но не было никого, чтобы это засвидетельствовать. В комнате появилась огромная трещина, распоровшая материю этого мира, и за ней он увидел другую явь. Там был замок с развевающимися на зубчатых стенах знаменами. Колонны солдат маршировали через ворота. Затем этот замок исчез, и его место занял другой, окруженный поваленными деревьями. Этот был темнее первого, с расплывчатыми очертаниями, и над ним возвышалась, словно указующий в небо палец, одна высокая башня. Самое верхнее окно в башне горело, и Дэвид почувствовал, что там кто-то есть. Кто-то чужой и знакомый одновременно. И этот кто-то взывал к нему маминым голосом. Он говорил:

— Дэвид, я не умерла. Приди и спаси меня.

Дэвид не знал, долго ли он оставался без сознания и спал ли после этого, но когда он открыл глаза, в комнате было темно. Он ощутил металлический привкус во рту и понял, что прикусил язык. Ему хотелось пойти к отцу и рассказать о приступе, но он сомневался, что тот ответит ему сочувствием. В доме стояла тишина, и Дэвид решил, что все уже спят. Луна освещала ряды книг, но они снова угомонились, если не считать редких всхрапов, доносящихся от самых неповоротливых и скучных томов. Там лежала история национального управления угольной промышленностью, заброшенная на верхнюю полку и нелюбимая, — в ней не было ничего интересного, да еще она имела отвратительную привычку очень громко храпеть, а потом оглушительно кашлять, отчего со страниц ее поднимались облачка черной пыли. Сейчас Дэвид слышал ее кашель, но он знал, что некоторые из самых старых книг страдают бессонницей. Именно те, в которых жили любимые им загадочные и мрачные волшебные истории. Он чувствовал, что они ждут, когда произойдет некое событие, хотя не знал, какое именно.

Дэвид был уверен, что ему снился сон, хотя не мог точно припомнить смысл этого сновидения. Несомненно, сон не был приятным, но от него остались лишь ощущение тревоги и жгучая боль в левой ладони, словно ее хлестнули ядовитым плющом. Подобное жжение он чувствовал и на щеке, будто что-то противное коснулось его, пока Дэвид пребывал в другом мире.

Он уснул одетым, поэтому вылез из постели, разделся в темноте и натянул пижаму. Потом вернулся в кровать и принялся ворочаться на подушке то так, то эдак, пытаясь устроиться поудобнее, но сон не шел. Лежа с закрытыми глазами, он понял, что окно открыто. Дэвид не любил, когда оно было открыто. Насекомые попадали сюда даже при закрытом окне, и меньше всего на свете Дэвид хотел, чтобы, пока он спит, к нему в комнату снова явилась сорока.

Дэвид вылез из постели и осторожно приблизился к окну. Что-то обвилось вокруг его ступни, и он в ужасе отдернул ногу. Это был усик плюща. Его побеги пробились сквозь стену, и зеленые щупальца потянулись по шкафу, по ковру и комоду. Дэвид говорил о плюще мистеру Бриггсу. Садовник обещал взять лестницу и подрезать плющ снаружи, но еще не успел. Дэвиду не нравилось дотрагиваться до плюща. Растение казалось живым и словно захватывало комнату Дэвида.

Он отыскал свои тапочки и надел их, прежде чем дойти по плющу до окна. И там он услышал женский голос, зовущий его по имени.

— Дэвид.

— Мама? — неуверенно спросил он.

— Да, Дэвид, это я. Послушай меня. Не бойся.

Но Дэвид боялся.

— Пожалуйста, —

продолжал голос. — Мне нужна твоя помощь. Я замурована. Я замурована в этом странном месте и не знаю, что делать. Пожалуйста, приходи, Дэвид. Приходи, если любишь меня.

— Мама, — сказал он. — Я боюсь.

Голос снова зазвучал, но теперь совсем слабо.

— Дэвид, — говорил он, — они утащили меня. Не позволяй им отнять меня у тебя. Пожалуйста! Приди за мной и забери меня домой. Иди ко мне через сад.

И после этих слов Дэвид отбросил страх. Он схватил халат, как можно быстрее и как можно тише побежал по лестнице и через траву. В темноте он задержался. Ночное небо было неспокойно, с высоты доносился низкий неровный тарахтящий звук. Дэвид посмотрел вверх и увидел какое-то слабое свечение во мраке, словно у падающего метеора. Это был аэроплан. Дэвид не сводил взгляд с огонька, пока не подбежал к ступеням, ведущим в углубленный сад, и спустился туда быстро, как только мог. Он не хотел задерживаться — ведь если задержаться, можно подумать о том, что будет дальше, а если он начнет думать, то испугается. На бегу в сторону бреши в стене он ощущал, как сминается трава под ногами, и видел, как разгорается огонь в небесах. Аэроплан уже пылал красным цветом, шум его фырчащих моторов рассекал ночь. Дэвид остановился и наблюдал за его снижением. Самолет стремительно опускался в окружении горящих осколков. Он был слишком велик для истребителя. Это был бомбардировщик. Дэвид уже различал очертания крыльев и слышал ужасное тарахтение уцелевших моторов падавшей на землю машины. Она становилась все больше и больше, пока наконец не заполнила небо, заслонив их дом и осветив ночь красным и оранжевым пламенем. Он летел прямо в углубленный сад, языки пламени лизали немецкий крест на фюзеляже, словно что-то на небесах хотело остановить Дэвида на его пути между мирами.

Выбор был сделан. Дэвид не колебался. Сквозь пролом в стене он протиснулся во мглу, и в этот миг мир, который он покинул, обратился в ад.

VII

О ЛЕСНИКЕ И ЕГО ТОПОРНОЙ РАБОТЕ

Кирпичная кладка исчезла. Теперь Дэвид водил пальцами по шершавой коре. Он находился в стволе дерева, а перед ним было дупло, из которого открывался вид на темный лес. Падали листья, медленными зигзагами опускаясь на землю. Подлесок зарос колючим кустарником и жгучей крапивой, но Дэвид не заметил ни одного цветка. Все краски пейзажа ограничивались двумя цветами: зеленым и коричневым. Все здесь было озарено странным сумеречным светом, как будто в предрассветные часы или на закате дня.

Дэвид замер во мраке ствола. Голос мамы пропал, теперь до него доносились лишь едва уловимый шорох листьев и отдаленный шум бегущей по камням воды. Не было ни немецкого самолета, ни малейших признаков, что он когда-либо существовал. Дэвиду хотелось вернуться, добежать до дома и разбудить отца, чтобы рассказать ему о том, что он видел. Но что он мог сказать и разве поверит ему отец после того, что случилось? Нужны доказательства, какие-то свидетельства этого нового мира.

Поэтому Дэвид вылез из ствола. Над ним было беззвездное небо, затянутое тяжелыми тучами. Сначала воздух показался ему свежим и чистым, но когда он вдохнул его полной грудью, то почувствовал в нем что-то еще, не такое приятное, оседавшее на языке: металлический привкус, сочетание меди и гнили. Это вызвало в памяти день, когда они с отцом нашли на обочине дороги дохлую кошку с распоротой шкурой и торчащими внутренностями. Кошка пахла почти так же, как ночной воздух в новом мире. Дэвид поежился, и не только от холода.

Вдруг он услышал позади ужасный шум, и в спину ему полыхнуло жаром. Он бросился на землю и покатился по ней, ствол дерева стал набухать и раздуваться, а дупло расширялось, становилось похожим на вход в огромную, покрытую корой пещеру. В глубине ее мерцали языки пламени, и потом, словно пасть, изрыгающая невкусный кусок, она выплюнула часть горящего фюзеляжа немецкого бомбардировщика вместе с телом одного из летчиков, застрявшим в остатках гондолы, и пулеметом, нацеленным прямо на Дэвида. Обломок пронесся сквозь заросли, оставляя за собой черный горящий след, и упал на поляне, извергая дым и чад.