Книга прощания
Шрифт:
Я уже давно собираюсь написать о звериных метафорах. Под этим термином я подразумеваю такое образное выражение, в котором фигурирует животное, — причем оно может фигурировать либо так, что оно призвано для создания образа, либо так, что в нем, так сказать, образ.
В животном любого вида таятся неиссякаемые художественные возможности. Среди его перьев, скользит по его клюву, мерцает в глазах, сидит в сжатой его лапе…
Мне, например, кажется, что я мог бы из пасти любого животного вытаскивать бесконечную ленту метафор, так сказать, о нем о самом.
И не только из пасти тигра. Из клюва сойки, чайки. Как-то я услышал, как кто-то из компании, шедшей по набережной, сказал о летящей чайке, что она элегантна.
— Элегантная чайка.
Все засмеялись, а мне кажется, что это правильно сказано о чайке.
Еще чайка —
Мы шли по той узкой аллее, которая ведет к статуе Дианы с собаками. Аллея обсажена с обеих сторон каштанами, под ногами чистый, блестящий гравий, справа — море, слева — особняки… Словом, мы шли между двумя рядами каштанов, воздвигавших над нами свои цветочные, розовожелтые пирамиды. Некоторые цветы, отломившись, падали и лежали на гравии, как игрушки. Однако когда мы поднимали их, вблизи это был всего лишь желтый прах и нечто вроде белых усов, обвивавшихся вокруг большого пальца.
Мы хрустели гравием, смотрели на море, на особняки, друг на друга — все было хорошо, нарядно, красиво. Мы были счастливы.
Когда над нашими головами вдруг пронеслась чайка, я сказал, что она элегантная.
— Только Юрий Карлович мог сказать — элегантная чайка! — сказала женщина.
Велимир Хлебников дал серию звериных метафор, может быть, наиболее богатую в мире. Он сказал, например, что слоны кривляются, как горы во время землетрясения.
Он (Хлебников) не имел никаких имущественных связей с миром. Стихи писал на листках — прямо-таки высыпал на случайно подвернувшийся листок. Листки всовывались в мешок. Маяковский приводит свидетельство о том, что, читая кому-либо стихи, Хлебников чаще всего не считал нужным даже дочитывать их до конца. Говорил: «Ну и так далее!» Сын математика, он занимался какой-то мистической смесью истории и математики, доказывал, например, что крупные события происходят каждые триста семнадцать лет.
Читать его стихи стоит большого труда — все спутано, в куче, в беспорядке. Внезапно появляется несравненная красота! [83]
Походы мрачные пехот, Копьем убийство короля, Дождь звезд и синие поля Послушны числам, как заход. Года войны, ковры чуме Сложил и вычел я в уме, И уважение к числу Растет, ручьи ведя к руслу.Или (в обращении к поэту-символисту Вячеславу Иванову, знатоку греческой и римской поэзии) [84] :
83
ЮдинПавел Федорович (1899–1968) — советский функционер в области идеологии и философии. В 1932–1938 гг. — директор Института красной профессуры. В 1933–1947 гг. — заведующий ОГИЗом РСФСР, одновременно, в 1938–1944 гг. — директор Института философии. С 1953 г. — академик.
84
«Ты, чей разум стекал, как седой водопад…» —Неточная цитата из «сверхповести» Хлебникова «Война в мышеловке» (1915–1919—1922). Полностью строфа звучит так:
Ты же, чей разум стекал,
Как седой водопад,
На пастушеский быт первой древности,
Кого числам внимал
И послушно скакал
Очарованный гад
В кольцах ревности…
Когда получаешь общее впечатление от его стихов, видишь в нем именно славянина, причем славянство захвачено им от Севера до Адриатики. Однажды, когда Дмитрий Петровский заболел в каком-то странствии, которое они совершали вдвоем, Хлебников вдруг встал, чтобы продолжить путь.
— Постой, а я? — спросил Петровский. — Я ведь могу тут умереть.
— Ну что ж, степь отпоет, — ответил Хлебников.
Степь отпела как раз его самого! Мы не знаем, где и как
он умер, где похоронен…
Недавно
Хлебникова я не видел. Вот-вот мог еще застать его, скажем, в квартире Фоминой в Мыльниковом… Не застал!
Очень богато представлены звериные метафоры у чувашского поэта Якова Ухсая. Мне как-то дали на рецензирование его большую поэму «Перевал», и я нашел там чудеса в этой области.
Солнце, говорит он, на закате так близко от земли, что даже заяц может достать до него прыжком. Корову он сравнивает с ладьей, бегущую лошадь, видимую вознице, с ручьем… картофель у него похож на бараньи лбы, рожки ягнят — восковые, рога барана — как колеса… и, наконец, ботинки франта кажутся ему желтыми утятами!
В один из таких сентябрьских дней я вышел на балкон, чтобы… посмотреть, чисто ли небо. Не помню. На балкон, выходивший во двор с маленьким, окантованным в аккуратный камень садиком посередине.
В сентябре там цвело что-то яркое, алое, скомканное… (Пожалуй, я писал прежде — в тех рукописях — лучше. Что это за эпитет — скомканное? Неточно. Я понимаю, в чем дело, понимаю, что мне хочется передать — но это не «скомканное»… К черту!)
Я ни разу ни в детстве, ни в юности, ни позже, в зрелые годы, словом, ни разу во всю жизнь не слышал пенья соловья… Для меня это была ложь, условность — когда я сам говорил о соловье или читал у других.
И как-то раз, уже совсем в зрелые годы, когда я жил в Подмосковье, днем, точнее в полдень, когда все было неподвижно среди птиц и растений, вдруг что-то выкатилось из тишины — огромное звенящее колесо — и покатилось… За ним сразу другое колесо, за этим еще… И сразу же это прекратилось. Эти колеса были, безусловно, золотыми, они были выше деревьев, катились стоймя, прямо и, вдруг задребезжав, мгновенно исчезали — как не было их! Я посмотрел на того, кто стоял рядом со мной. Тот кивнул в ответ. Он услышал вопрос, который я не задавал ему, только хотел задать, не соловей ли? И, кивнув, он ответил:
— Соловей.
Они идут покачиваясь, и так как они не слишком поднимаются над землей, то когда идешь по ту сторону травы, а они шествуют по эту, то кажется, что они едут. Гоготание — это сравнительно громкий звук — во всяком случае, ясно чувствуется, что это какая-то речь, да, да, какой-то иностранный язык. Клювы у них желтые, как бы сделанные из дерева — сродни ложкам.
Они деловито проезжают мимо вас, безусловно разговаривая между собой и именно о вас, да, да, они кидают на вас взгляды, когда проезжают мимо. Можно поверить, что они спасли Рим. Они прелестно выглядят на воде. Нагнув голову, они вдруг поднимают столько воды, что могут одеться в целый стеклянный пиджак. Теперь они уже не едут, а скользят — всей своей белой подушкой по синей глади. Вдруг они сходятся все вместе, и тогда кажется, что на воде покачивается белый крендель.
Я помню не радость, а недоумение в тот день, когда мне подарили басни Крылова. Это была небольшая, в красном с золотом переплете, книга известной «Золотой библиотеки» Вольфа [85] . Там на переплете в золотом овале были изображены склонившиеся друг к другу лбами и читающие вдвоем книгу мальчик и девочка. Я до сих пор помню, как поистине металлически блестело в этом овале золото!
Басни Крылова были хорошо иллюстрированы — графически, реально, но очень прозрачно. Медведи, мужики, лисицы, гуси. Под каждой картинкой, или по обе ее стороны, или на листе, соседнем с картинкой, были напечатаны стихотворения, которые в данном случае, удивляя меня, назывались баснями. Я прочел одно, другое, третье — и меня охватила скука, переживание которой я помню до сих пор. Во-первых, это было написано на языке, совсем не похожем на тот, на котором все разговаривали вокруг. Во-вторых, речь шла о животных, которые действовали то как животные, то как люди, а разговаривали все время, как люди. Эта путаница сразу дала себя почувствовать. Потом так же лев разговаривал, например, с лисицей. И эта путаница, географическая, дала себя почувствовать…
85
«Золотая библиотека» Вольфа — серия книг классиков мировой литературы, выпускавшаяся издательством М.Вольфа (С.-Петербург).