Книга Розы
Шрифт:
— Почему ты так долго ждал? — тихонько спросила она.
— Мне казалось, что тебя интересует только помощник комиссара.
— Мог бы и намекнуть. Я ни о чем не подозревала.
— А я-то думал, что ты коротаешь дни за чтением романтической литературы.
— Почему ты решил, что мне можно доверять?
— Я сомневался. Тем более, что ты подруга важного человека.
— Бывшая.
— На самом деле, я открылся тебе, потому что это испытание веры. Режим хочет полностью уничтожить доверие. Если разрушить доверие между мужчинами и женщинами, даже между родителями и детьми, то доверять будет некому, остается только
Роза секунду помедлила, а потом притянула Оливера к себе и поцеловала.
Всю свою жизнь она подавляла в себе желания. В отношениях с Мартином иначе не получалось. Но сейчас чувства проснулись, и ее накрыло волной лихорадочного возбуждения. Роза и не подозревала, что это так легко и естественно — желать другого и быть желанной в ответ.
Он прижал девушку к себе. Его руки скользнули по ее плечам, спине, талии. Она чувствовала напряжение его тела, его губы на своих губах, его тяжесть. Как мало она обращала на него внимания. До этого вечера она даже не смогла бы сказать, какого цвета у него глаза, а теперь Оливер казался знакомым до последнего дюйма.
Даже эстрадный оркестр по радио вторил их чувствам:
Может, правда, а может, и нет. Но, клянусь, прошу, поверь, Когда ты обернулся и улыбнулся мне, Соловей запел на Беркли-сквер.Когда он, задыхаясь от страсти, сорвал с нее блузку, нитка ожерелья порвалась, и жемчужины застучали, раскатываясь по полу.
— Неважно, — прошептала Роза с закрытыми глазами.
Глава двадцать седьмая
Роза проснулась первой, еще купаясь в теплых отсветах их близости. Раньше она не представляла себе ничего подобного. В прочитанных книгах ей никогда не встречались описания того наслаждения, что переполняло ее от его прикосновений, или того, как физическая близость становится не просто соединением плоти, но и касанием душ. В полусне она заново блаженно переживала каждую секунду. Удивительно, как одно слово может означать такое разнообразие чувств и насколько разными те могут быть, в зависимости от партнера.
Роза придвинулась ближе к Оливеру и нежно поцеловала его в висок. Почти незнакомый человек, но, лежа с ним рядом, вдыхая солоноватый запах его тела, чувствуя сонную тяжесть его руки, она умирала от нежности. Ей захотелось запечатлеть в памяти все подробности этого момента: его тихо вздымающуюся грудь, загорелую, словно в лучах закатного солнца, и просачивающийся сквозь занавески свет, от которого оранжевые хризантемы пылали ярким пламенем.
Видимо почувствовав ее взгляд, он проснулся и приложил палец к губам, а потом вскочил и включил радио. Вернувшись к ней, прижал к себе и прошептал на ухо:
— Одевайся. Пора уходить.
Затем быстро натянул серые брюки, застегнул пуговицы белой рубашки, завязал галстук и потянулся за очками.
— Мы должны выглядеть совершенно обычно. Нам нельзя выделяться из толпы.
Еще не до конца проснувшись, она приподнялась на локте:
— Что? Почему?
— Бумажка, которую ты взяла с моего стола, — авиапочтовая. Для писем за границу.
— Это законом не запрещено.
— Да, но вызывает повышенное внимание. Вся международная переписка проходит цензуру, и я слишком осторожен, чтобы писать что-то подозрительное, но письмо авиапочтой? Это возьмут на заметку, а учитывая, что они и так у меня на хвосте, — с особой тщательностью. Такого они не упустят.
— Что значит «они и так у меня на хвосте»?
— Я уже довольно давно заметил. Они наверняка готовят на меня дело: собирают все, что я говорю и что делаю, чтобы арестовать.
— Если ты это понял, почему не сказал мне сразу?
Он подошел к окну и приоткрыл занавески, а потом подсел к ней на кровать и, прижав к себе, поцеловал.
— Мне хотелось, чтобы у нас была эта ночь. Потому что это наконец случилось, потому что я так долго этого ждал. И, пойди что не так, я проклинал бы себя за то, что не провел ее с тобой… — Он снова встал, достал из платяного шкафа старый армейский вещмешок и стал запихивать в него смену одежды. — Даже не сомневайся, за нами будут следить. Мы должны выглядеть так, будто идем на работу, как обычно, а не так, будто собираемся бежать.
У Розы голова шла кругом. Будь она сейчас дома, стояла бы на кухне и варила в маленькой кастрюльке овсянку на воде, добавляя по вкусу соль и лениво помешивая. Потом быстренько съела бы кашу, запила чашкой чая, оделась и быстрым шагом, так как всегда опаздывала на несколько минут, пошла бы на автобусную остановку, чтобы успеть в контору к восьми тридцати.
Вместо этого она находилась в пустой комнате Оливера Эллиса, который, собирая вещмешок, говорил о побеге.
— Куда мы направимся? — спросила Роза.
— Объясню позже. Но ты должна понимать… — Он на секунду замолчал и нахмурился. — Обратной дороги нет.
Прекрасные фигуры Просперо и Ариэля, вытесанные из серого известняка, много лет украшали фронтон штаб-квартиры Би-би-си. Триумф модернистской скульптуры: бородатый шекспировский волшебник в ниспадающих одеждах и обнаженный ребенок-дух как вечный символ магической силы радиоволн, исходящих из этого здания.
Этот образчик вырожденческого искусства давно уничтожили.
После того как здание Би-би-си отдали под Центр документации Розенберга, на фронтоне появилась новая скульптура: лев в тени несоразмерно огромного орла с когтистыми лапами и расправленными крыльями — официальный символ Союза. Однако то ли скульптор оказался недостаточно талантлив, то ли наоборот, но лев получился явно запуганным.
— Просто иди за мной и ничего не говори, — бросил Оливер. — Я постоянно бываю здесь последние три месяца. У них нет никаких причин для подозрений.
По дороге до Портленд-плейс они почти не разговаривали. Розе приходилось постоянно ускорять шаг, чтобы поспевать за Оливером. Над ними в небе клубились белые облака, обещая прекрасную погоду В этот утренний час под гул автобусов и трамваев и лязг открываемых металлических штор на витринах магазинов город постепенно просыпался. Мужчины с деловым видом шагали в свои конторы, свернув зонтики; цокали каблучками леди; возвращались с ночной смены греты, мечтая несколько часов поспать. У мясных и бакалейных лавок выстраивались очереди — по пятницам, перед выходными, они всегда были длиннее, а уж тем более перед предстоящими торжествами.