Книга Семи Дорог
Шрифт:
– Сам не пойму, что со мной! Выдохнул, а вдохнуть-то и не могу! Сейчас уже полегче! – сказал он, виновато оглянулся на Ирку и внезапно снова стал задыхаться. Она увидела, как синеет его лицо, как пальцы царапают грудь, как рот судорожно пытается зачерпнуть воздух.
Она рванула к Матвею, но ноги заупрямились и отнесли ее к Мамзелькиной. Ирка бросилась к ней, вцепилась в плечи. Старушка оказалась легкой, почти тряпичной. Должно быть, столько весят иссохшие, утратившие влагу мощи.
– Пустите меня к нему! Да пустите же! – крикнула она.
Мамзелькина посмотрела на нее пустыми глазами.
– Да
– Да-да-да!
– Вот и умница! И поспеши! А то помрет ить! – Аидушка сострадательно шмыгнула носиком.
Ирка заметалась. Вспомнила о руне, дернула рукав.
– Вот это… надо на земле… где земля?
– Сюда, голуба! Не гомонись, успеем!
Мамзелькина подтолкнула ее к вытоптанной клумбе за киосками. В руку девушке сам собой прыгнул ржавый гвоздь. Ни о чем не думая, вся во власти страха за Матвея, она начертила руну, торопливо срисовав ее с запястья. Старуха следила за ней голодными глазами, изредка поглядывая на свою косу, которая корчилась под брезентом, как живая змея.
Ирка чертила. Руна, возникавшая на вытоптанной, с белыми кляксами голубиного помета земле, наполнялась расплавленным серебром. Ей и прежде случалось иметь дело с рунами, однако эта была особенной. Обычно они начинали сиять, только будучи полностью завершенными. Бывшая валькирия царапала сухую землю гвоздем, безошибочно ощущая, как в пространстве где-то близко материализуется копье Таамаг.
Только когда все было закончено, она выпрямилась. Копье, щит и шлем висели в воздухе на расстоянии вытянутой руки от Мамзелькиной. Почему-то Аидушка не спешила их хватать. Шипела и козырьком закрывала глаза, защищаясь от яркого света. Казалось, она хочет, но не может коснуться копья Таамаг. По ее косе пробегали волны – она выпрямлялась и, утрачивая пугающий горб, становилась похожа на копье валькирии, закутанное, правда, все в тот же линялый брезент.
«А что, если и оно когда-то… нет, чушь какая!» – подумала Ирка, и не развившаяся мысль была мгновенно вытеснена беспокойством о Багрове.
– Готово! Забирайте!..
– Рано. Перекладину еще одну… здесь… – сипло распорядилась Мамзелькина.
Старуха стояла на коленях и, склонившись над руной, дрожащим пальцем чертила в воздухе, подсказывая Ирке.
– НЕТ! Не буду!.. Матвей…
– Жив твой Матвей! Пока…
Плаховна нетерпеливо дернула подбородком. Из джипа донесся хрип – страшный, смазанный, будто задыхающемуся человеку дали захватить воздуха, после чего вновь сдавили горло.
Ирка отчаянно вонзила гвоздь между пылающих струек серебра и, не думая, что может обжечься, начертила перекладину. Ей почудилось, что где-то в пространстве ударили железным прутом по подвешенному рельсу. Мамзелькина поднялась и отряхнула колени. Щит, копье и шлем, до этого висевшие в воздухе, шлепнулись на газон и остались валяться в пыли.
– Хорошо, голуба! Не ошиблась я в тебе! Сама такая была, цветы целовала… – забормотала старушка и начала торопливо срывать с себя старую куртку. Оставшись в черной, с осыпавшимся черепом, майке, жалобно болтавшейся на ее костях, бросилась обматывать курткой наконечник лежащего копья. Обматывала плотно и тщательно, не оставляя ни малейшего зазора.
Несколько секунд Ирка в недоумении смотрела на нее, затем рванула к машине. Мамзелькина поймала ее за руку. Совсем недавно невесомая, теперь она была непоколебима, как громадная колонна Большого театра.
– Пустите! Я все отдала! Пустите меня к Матвею!
– Да на что он тебе? Запустила я ему сердчишко! – морщась, отозвалась Аидушка. – Хочешь бежать – так беги! Только копье прихвати!
– Копье? Зачем? – почти испугалась Ирка.
– Как зачем? Твое оно теперь, зернышко мое недоклеванное! Брунгильдихе не вздумай отдавать – оно ее насквозь просадит, – серьезно предупредила старуха.
– А разве вы не?..
– На что оно мне? Думала: себе оставлю? Мне, милая, валькирией уже не стать, хоть все копья мира собери!
Мамзелькина хихикнула, точно мышь заскреблась в старых газетах. От изумления Ирка перестала вырываться. Видя это, Аида Плаховна отпустила ее и вновь принялась оправлять куртку, скрывавшую наконечник копья.
– Сама гляди, коль желание будет, а никому другому не показывай! – беспокойно кудахтала она. – Куртка – это так, что первое нашлось. Брызент раздобудь! Хороший, военный, с-под палатки! В два, в три слоя пусти… А то отбросит еще кто лыжи без разнарядки – выговор нам впаяют. Нарушение енто по нашей части!
– По нашей части? – с досадой повторила Ирка. – Вы что, обкурились?
Глазки Мамзелькиной лукаво сверкнули.
– О, дак ты меня уже и бояться перестала! Хамишь! Ну дак по-свойски, так по-свойски! Какие могут быть между менагерами счеты? На-ка, внучка, подержи! – велела она.
И прежде, чем Ирка сообразила, что именно ее просят подержать, в руках у нее оказалась покрытая брезентом коса Аиды Плаховны. Первым желанием было отбросить ее, но Ирка замешкалась и машинально вцепилась в нее еще сильнее. Коса перестала корчиться и вела себя вполне прилично, как ручная.
– От! Видишь! – торжествующе воскликнула Мамзелькина. – И моя тебя признала! А попроси я любого прохожего ее подержать, хучь бы даже Прасковью или самого Мефодия Буслаева, ужо ба, болезные, синенькие лежали!.. Ну все, давай сюды! Нечего на чужой струмент зариться! У тебя свой теперь есть!
Ирка оглянулась на каменное копье, лежащее на газоне. Оно было знакомо ей до боли. Ирка отлично помнила это древко в руках у Таамаг. Знала и этот скол, и обмотку у наконечника, и два эспандерных кольца из литой резины, которые предыдущая владелица надела, чтобы копье не скользило во время броска. Вспомнила даже ее шутку про эти кольца, что вот, мол, кому что, а ей и эспандер обручальное кольцо. Поженилась с ним на веки вечные. Особым чувством юмора Таамаг никогда не обладала, однако всегда любила хохотать своим простым остротам.
Взгляд Ирки помимо ее воли примерз к копью. Особенно к его обкрученному курткой наконечнику. Она видела, что под курткой копье начинает кривиться, принимая до ужаса знакомую форму.
В Иркину душу мерзлой змеей скользнуло подозрение.
– Я не хочу быть смертью!!! – крикнула она.
Мамзелькина смотрела на нее с нескрываемым ехидством.
– Ух ты, горе луковое! Не хочет она, ути-пути! Можешь не хотеть, но ты теперь смерть. Я старшой менагер некроотдела, а ты младшой, под моим началом!