Книга сияния
Шрифт:
И, словно в ответ на его молитву, Зеев с Рохелью перестали бороться и застыли в неподвижности. Горожане принялись отворачиваться, стараясь не встречаться друг с другом глазами. На всей Староместской площади воцарилась мертвая тишина. Солнце по-прежнему ярко сияло в небе. Облака, пушистые как подушки, беззаботным и рассеянным парадом проносились над головой. Где-то чирикали птички, дети возились со своими игрушками, люди садились полдничать.
Опущенный на землю, освобожденный, Карел посмотрел на два истерзанных тела – мужа и жену. Они этого не заслужили. А кто
И тут он заметил легкое движение. Спина Рохели едва заметно поднималась и опускалась. Да-да, она дышала. Рохель была жива. Еле жива, но все-таки жива. Если только до нее добраться, незаметно оттащить ее в костел Девы Марии перед Тыном, если бы, если бы… Или он мог бы положить Рохель на телегу, как будто она мертва, а потом отвезти в Юденштадт. Или если бы толпа устыдилась и разошлась… Но прежде чем Карел успел что-либо предпринять, хотя бы двинуться вперед, кто-то еще заметил, как Рохель дышит.
– Она жива! – заорала одна женщина. – Эта жидовка жива!
– Прикончить ее! А потом – в Юденштадт!
Множество голосов дружно подхватили этот крик. Женщины опустили младенцев на землю, чтобы взять булыжники покрупнее. Дети наполнили карманы галькой. Их отцы и деды столпились позади, желая во всех подробностях увидеть, как будет вершиться расправа.
И вдруг словно гром загремел среди ясного неба. Земля содрогнулась, снова и снова.
– Что это? – ахнул кто-то.
Сзади, из-за пределов круга, раздался рев, исполненный гнева. Люди начали переглядываться.
– Это голем! Смотрите! Он вернулся!
Сминая все на своем пути, Йосель огромными шагами прокладывал себе путь в самый центр дьявольского круга.
– Йосель, Йосель! – вскричал Карел. – Она жива! Спаси ее!
Руки Рохели так крепко обвились вокруг Зеева, что голему, обладающему силой дюжины мужчин, пришлось поднять их с мостовой вместе. Так он и вскинул их на свои могучие плечи. После этого он отнес супругов в костел Девы Марии перед Тыном и положил у алтаря. Толпа гуськом просачивалась внутрь, желая понаблюдать.
– Убили все-таки, – негромко произнес кто-то.
– Мертва… – это слово эхом разнеслись по всем нефам. – Мертва, мертва…
Йосель склонился над Рохелью. Ее распухшие веки казались крыльями темно-синей бабочки, что легла, пытаясь прикрыть разбитые щеки. Кровь, темно-красная, как кардинальская мантия, сочились из ран на руках и ногах женщины, растекаясь крошечными лужицами. Ни изо рта, ни из носа не исходило дыхания. Гигант приложил ухо к ее груди.
– По крайней мере, она получила по заслугам, прежде чем этот дуболом сюда добрался.
Йосель резко выпрямился, раскинул руки, запрокинул голову, и из самых глубин его существа, не сдерживаемый языком или способностью к членораздельной речи, вырвался такой стон, какого доселе еще никто никогда не слышал. Каждый услышал в этом стоне что-то свое. Крик ястреба, чье гнездо разорено, вопль призрака в пещере сна, рев медведя, потерявшего свою подругу. Слышал его и рабби Ливо, и жители Юденштадта, которые в этот час живым потоком текли из ворот гетто. И знали, что это был крик великой боли изо рта человека, безумно страдающего в цепкой хватке этого мира. Йосель обернулся в проходе, глаза его горели.
– Бежим! – охнул кто-то. – Голем взбесился!
Отцы и бабки, дети и женщины, сбивая друг друга с ног, выбежали вон из костела и бросились кто куда.
– Раввина сюда, раввина! – раздался вопль. – Это чудище взбесилось!
– Раввин здесь! – отозвался один из горожан. – Здесь он.
Тяжелыми шагами Йосель прошел по костелу между скамей и могучей рукой сорвал с церковной стены каменное распятие. Держа его над головой, он устремился вперед.
– Он громит нашу церковь, оскверняет крест!
Без малейших колебаний голем швырнул распятие через весь зал, и оно, ударившись о каменную стену, разбилось вдребезги. А затем, не помедлив ни секунды, выбежал из костела и как ураган помчался через Староместскую площадь, ногами сшибая котелки с треног, кроша деревянные лотки и навесы, вырывая одежду из-под кип, аккуратно разложенных купцами. Он опрокинул даже короб писца под астрономическими часами. В панике разбегались горожане, а голем подбирал булыжники, которые они еще недавно бросали в Рохель, и швырял им вслед. Кулаки его были как молоты, ноги – как стенобитные орудия, а грудь крепче кирасы. Одной рукой подняв с земли огромный сук, сломанный бурей, он зубами оборвал с него листья и мелкие ветки и брезгливо выплюнул. Затем взмахнул своим оружием, ударил им по мостовой и снова двинулся вперед, хлеща этим чудовищным кнутом направо и налево. Мышцы на его спине вздувались. Какая-то сила ожила в нем, точно змея, очнувшаяся от зимнего сна. Он был подобен разъяренному быку – необоримый в своей первобытной мощи, машина без хозяина.
Пока толпа недавних убийц разбегалась, спасаясь от гнева взбешенного голема, в костел Девы Марии перед Тыном вошли Киракос с Сергеем, который нес Карела. Киракос опустился на колени рядом Рохелью и приложил свои губы к ее губам.
– Она жива, ведь правда? – спросил у врача Карел.
Киракос не ответил: он вдыхал ей в рот воздух. Еще ребенком он видел, как его мать точно так же наполняла живительным воздухом крошечные легкие новорожденных ягнят, которые появлялись на свет синими и неподвижными.
– Сергей, – Киракос приподнял голову, стянул с себя тюрбан и разорвал его пополам. – Перебинтуй ей раны. Останови кровотечение.
И вновь припал к ее губам, мысленно повторяя: «Дыши, дыши. Заставь себя дышать. Пожалуйста, дыши».
И вскоре, словно пробуждаясь от дремы, Рохель заморгала и открыла глаза.
– Зеев? – выдохнула она.
– Твой муж убит, – сказал Карел.
– Не может быть.
– Он мертв.
– Нет… – Рохель судорожно зашептала слова из Шемы: – Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть…