Книга Странных Новых Вещей
Шрифт:
— Но здесь, на Оазисе? Что случится здесь?
— Здесь? Вам еще не выдали футболку с надписью «Счастливый пионер»? Мы должны были создать гнездо, оранжерею, место, где вся малина смогла бы начать заново. Вы слышали о Вознесении? Вы — дитя Божье, которое готовится к Вознесению?
Питер снова поднял бокал к губам. Он боролся со сном.
— Да вроде нет, — вздохнул он. — Я думаю, это связано с ложной интерпретацией Писания...
— Вот и проект здешний, — заявил Тартальоне, величественный в своем презрении, — это как бы Вознесение по приказу комитета. Корпоративное Вознесение. Департамент Вознесения. Вас беспокоит состояние мира? Ураган сровнял с землей ваш родной город? Школа ваших детей полна гангстеров и торговцев наркотиками? Ваша маменька только что померла в собственном merda [46]
46
Дерьмо (ит.).
47
Не отчаивайтесь (ит.)
48
Ср.: «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою» (Притч. 26: 11).
49
Битва за Аламо — эпизод техасско-мексиканской войны 1836 г., осада мексиканской армией католической миссии Аламо, служившей также крепостью; после осады миссия была взята штурмом, большинство защитников погибли.
— Но... для кого это? Кто собирается сюда?
— А-а-а! — Тартальоне уже впал в экстаз осмеяния. — Это вопрос на пять миллиардов баксов, не так ли? Кто собирается... Кто же собирается? Muy interesante! [50] Нельзя же пустить гадюк в гнездышко? Не допустим психов, паразитов и саботажников. Только милые, хорошо воспитанные люди могут подавать заявки. Однако — внимание! Надо заплатить. Я хочу сказать, время разбрасывать камни, время собирать, так ведь? СШИК не может вкладывать вечно, пришло время получать дивиденды. И кто же их принесет? Бедные лохи, которые пашут в гипермаркетах? Не думаю. СШИК возьмет богатеньких буратин, конечно не засранцев каких-то или примадонн — нет, нет и нет, только милейших особей с ценностями не ниже, чем у соли земли. Мультимиллионеров, уступающих место в автобусе. Магнатов, готовых стирать руками свои футболки, потому что... ну понятно... потому что надо экономить электричество. Так и вижу это. Занимай очередь, заказывай билеты в этот гребаный Вознесенск!
50
Интересно (ит.).
Разум Питера помутился, и, по мере того как он погружался в забвение, в мыслях проплывали чистые коридоры медицинского центра СШИК, хирургическое оборудование, все еще в целлофане, комнаты с желтыми стенами, где громоздились ящики с наклейками «НЕОНАТАЛЬНОЕ».
— Но когда... когда это произойдет?
— Да когда угодно! Никогда! Кому это, на хер, интересно? — заорал Тартальоне. — Как только они построят стадион для бейсбола? Как только они сообразят, как приготовить фисташковое мороженое из ногтей, срезанных с пальцев ног? Как только они вырастят нарцисс? Как только Лос-Анджелес сползет в Тихий океан? Понятия не имею. Вы хотите жить здесь?
Питер вообразил, как он сидит скрестив ноги возле церкви,
— Я... это зависит от... — сказал он. — Место ведь прекрасное.
Наступила тишина. Прошло время, Тартальоне стал дышать громче и ритмичнее, и Питер сообразил, что он говорит: «Угу, угу, угу!» — снова и снова. Потом голосом, клокочущим от презрения, добавил:
— Прекрасное, как же!
Питер слишком устал, чтобы спорить. Он знал, что на планете нет джунглей, гор, водопадов, нет изысканно подстриженных садов, нет зданий, от которых захватывает дух, нет готических соборов, средневековых замков, гусиных выводков, жирафов, снежных барсов, кого там еще, он даже не мог вспомнить названия всех этих туристических достопримечательностей, которые жаждут увидеть люди, всех этих притягательнейших уголков земной жизни и его жизни, которую, по правде, он никогда не вел. Величие Праги для него значило не больше, чем туманное воспоминание об открытке с ее видом, фламинго — всего лишь изображение на пленке, он нигде не бывал, ничего не видел. Оазис оказался первым местом, к которому он привязался. Первое место, которое он полюбил.
— Да, прекрасное, — вздохнул он.
— Вы не в своем уме, padre! — воскликнул Тартальоне. — Трооонулись. Белены обкушались. Прекрасно, как могила, прекрасно, как черви могильные. Воздух полон голосов, вы обратили внимание? Черви в ваших ушах, они вжираются в вас, притворяясь кислородом и влагой, но они больше чем кислород и влага, больше. Вырубите двигатель машины, вырубите голоса в ваших разговорах, вырубите чертова Бинга Кросби, и что вы услышите вместо тишины? Голоса, приятель. Они никогда не оставляют в покое, они жидкие, жидкий язык, и он шу-шу-шу вам в ушные канальцы, в горло, в задницу. Эй! Вы что, засыпаете? Не вздумайте умереть, amigo, ночь длинная, и мне нужна компания.
Едкий запах одиночества Тартальоне слегка рассеял туман в голове Питера. Он подумал, что давно следовало задать вопрос — вопрос, который Би задала бы в первую очередь:
— Курцберг тоже здесь?
— Что? — Лингвист, летевший со своими гневными тирадами на всех парах, от неожиданного вопроса сошел с рельсов.
— Курцберг. Он тоже здесь живет? С вами.
Минута прошла в полном молчании.
— Мы поссорились, — наконец отозвался лингвист. — Ну, скажем, у нас имелись философские расхождения.
Питер уже не мог говорить, но издал звук непонимания.
— Речь шла о , — объяснил Тартальоне. — Об этих пресмыкающихся, скучных кастратах и жополизах, об этих пастельных паразитах. О чавкающих пробирках, булькающих глотках. Он, видите ли, «любил их».
Прошло еще время. Воздух нежно шептал, проводя рекогносцировку границ и одиночества в комнате, пробуя на прочность потолок, тычась в углы, подметая пол, измеряя тела, вороша волосы, облизывая кожу. Два человека дышали: один из них с усилием, другой — едва. Видимо, лингвист высказал все, что намеревался, и теперь блуждал в собственном стоическом отчаянии.
— К тому же, — добавил он, перед тем как Питер впал в забытье, — я терпеть не могу людей, которые отказываются со мной выпить.
24
Техника Иисуса
Ночь обещала длиться гораздо дольше. Намного, намного дольше. Мрак должен был держать его в плену сотни, может, даже тысячи лет, пока не грянет день, когда Господь призовет всех мертвых восстать.
Это-то и сбивало Питера с толку, когда он открыл глаза. Он должен был находиться под землей или под каким-нибудь покрывалом в неосвещенном доме заброшенного города, быть еще не разложившимся куском инертной массы, не способной ни чувствовать, ни видеть. Откуда этот яркий свет? Да еще такой ослепительно-белый, намного ярче неба.
Это не был свет загробной жизни, это был свет больничных ламп. Да, теперь он вспомнил. Он сломал обе лодыжки, убегая от полиции, и теперь он в больнице, его накачали анестетиками, чтобы эти фигуры в масках могли собрать воедино осколки его костей. Теперь не побегаешь, придется с этим смириться. Над его лицом проплыло женское лицо. Лицо прекрасной женщины. Она склонилась над ним, словно над младенцем в колыбели. На груди у нее табличка с именем «Беатрис». Медсестра. И она сразу понравилась ему, словно он только и ждал, чтобы она явилась и круто изменила его жизнь. Может, он даже женится на ней когда-нибудь, если она согласится.