Книга странствий
Шрифт:
Тем неожиданней и неприятней были для него последующие события. Сильнейший удар концом жердины в спину прервал и его победный бег, и радужные мысли. Не ожидая ничего подобного, Эрмон споткнулся и со всего размаху упал в небольшое озерцо со стоячей водой, подняв столб брызг и прервав блаженное кваканье лягушек, которые с перепугу запрыгали в разные стороны. Овца, перелетев через голову упавшего, несколько раз перекувыркнулась и, встав на ноги, пошла прочь, прихрамывая и обиженно блея.
Мокрый, покрытый противными студенистыми комочками лягушачьей икры, грабитель на четвереньках выполз из озерца. И тут его взору
Прямо перед собой он увидел две стоящие на земле палки. Взгляд Эрмона медленно пополз по палкам вверх, и на высоте человеческого роста он увидел ноги в обмотках, прикрепленные к этим палкам тонкими ремешками у лодыжек и под коленями. А еще выше Эрмон обнаружил и самого пастуха, уверенно стоящего на этих ходулях. Проживая в пересеченной болотистой местности, пастухи считали, что на ходулях они быстрее поспевают за стадом, и у них больше шансов увидеть волков.
Итак, пастух не сидел на трех палках, составленных пирамидой – он стоял на ходулях и опирался задом на палку с небольшой поперечной перекладиной, а потому не спрыгивал с палок, как предполагал Эрмон, а тут же, не теряя времени, бросился за вором в погоню. Словно сказочный великан, возвышался пастух над стоящим на коленях растерявшимся Эрмоном. И сердце пастуха не дрогнуло от жалкого вида неудачливого воришки. Оно справедливо жаждало возмездия. Злорадно и хищно усмехаясь, медленно поднял он свою почти двухметровую жердину.
Вскоре сидящие у костра услышали крики и, обернувшись, увидели, что по полю, не разбирая дороги, бежит Эрмон, а за ним на высоких ходулях, делая огромные шаги, двигается пастух и равномерно лупит своей длинной палкой по спине, плечам, голове Эрмона. После каждого удара Эрмон все сильнее выгибал тело, пытаясь увеличить скорость, и от этого казалось, что он несется впереди своих ног.
При виде этого зрелища у Жака округлились глаза и открылся рот, что, как считают физиономисты, является главным признаком удивления. Клодин ахнула и всплеснула руками. Быстрее всех оценил ситуацию Андрэ.
Стремительно вскочив, он ринулся навстречу и успел перехватить палку как раз в момент очередного удара. Выяснив все обстоятельства, Андрэ достал деньги. Причем ему пришлось довольно долго шарить по углам своего тощего кошелька, чтобы отыскать одинокую монету. Но монета этих поисков стоила. Это был денарий, и не из биллона – сплава с большим количеством меди, а из полновесного серебра.
Увидев денарий или, как называли его во Франции, денье, пастух успокоился, аккуратно спрятал монету и, ловко подхватив блеющую овцу, отдал животное Андрэ. Затем он несколько опасливо посмотрел на огромные толпы проходящих паломников, развернулся и, быстро шагая, исчез за холмом.
Андрэ вскинул овцу на плечо и пошел к костру. Побитый Эрмон плелся сзади, поводил спиной, морщился и ворчал:
– Ну, и зачем ты отдал последние деньги? Нам еще идти и идти. Что мы будем есть? Все равно придется брать так.
– А как же заповедь «не укради»? – насмешливо спросил Андрэ, сбрасывая овцу у костра.
– Папа освободил нас от всех грехов, нами содеянных, – мрачно сообщил Эрмон и добавил воинственно: – Чем просить ради Христа, лучше отнять из-за куста.
Тут, резко повернувшись, он непроизвольно застонал. Клодин хихикнула.
– Ну, разошлась, не остановишь. Довольно! Хватит! – гневно прикрикнул Эрмон. Клодин не обиделась, а проговорила заботливо:
– Сними рубаху, покажи спину.
Под нежным взглядом красивых глаз Клодин Эрмон смягчился и даже начал стягивать мокрую рубаху, но неожиданно за его спиной раздалось какое-то бульканье. Эрмон и Андрэ удивленно переглянулись и повернулись на звук.
Оказалось, что это странное бульканье является смехом Жака. Крестьянин потряхивал головой, небольшие глаза его почти закрылись, среди зарослей бороды, демонстрируя крепкие темно-желтые зубы, открылся рот, и из него доносилось: «Охе-хе-хе-хе!»
– Ты чего? – неприязненно спросил Эрмон.
– Как ты от палки-то бежал – не любишь, значит, – продолжая хекать и булькать, проговорил Жак. – Ну ты и воин! Вот так воин! Это не от меня, а от тебя все сарацины разбегутся. Да столкнул бы его самого с его ходулями в лужу. Так нет, удираешь, как заяц от лисы. Охе-хе-хе!
Эрмон аж затрясся от злости, понимая, что крестьянин прав.
– Гусак! Истинно гусак длинношеий! Все уже забыли, а он только смеяться начал. Закрой рот! – зло крикнул он на Жака и показал движением пальцев, как тому надо закрыть рот. – И потом, я не удирал, – Эрмон быстро посмотрел на Жака и, гордо вскинув голову, закончил: – …а препроводил пастуха к Андрэ, чтобы тот мог расплатиться за овцу.
Тут уже смех одолел всех. Звонким колокольчиком заливалась Клодин. Булькал и хекал Жак. Добродушно смеялся Андрэ. Эрмон сверкнул глазами и, махнув рукой, тоже засмеялся. Жак перестал смеяться так же внезапно, как и начал, а закрыв рот, недоверчиво спросил:
– Что, до Иерусалима правда далеко идти?
В ответ Андрэ лишь развел руками:
– Впереди еще несколько стран. До осени, думаю, дойдем.
Кража, которую так неудачно пытался совершить Эрмон, была не первой и не единственной в среде паломников. Несведущие в географии крестьяне плохо представляли себе, где находится Иерусалим и сколько нужно до него идти. Вскоре припасы, взятые из дома, кончились, денег не было, воровство стало повсеместным, а затем и вовсе перешло в разбой.
Андрэ в этом не участвовал. Он пытался пополнять запасы охотой, принося то убитого кролика, то барсука, то голубя. Клодин собирала ягоды, травы, выкапывала коренья. Но Эрмон с Жаком, несмотря на различие характеров и разницу в возрасте, – впрочем, кто в те далекие времена точно знал свой возраст? – очень сдружились и вместе отправлялись красть, а то и просто отбирать у хозяев все, что заблагорассудится. При этом благочестивые пилигримы как-то забывали, что они отправились в далекий путь со святой целью – не только отобрать Гроб Господень у неверных, но и защитить от них братьев-христиан. И проходя по странам Европы, в большинстве своем христианским, преспокойно грабили местное население.
Жак, никогда ранее не бравший чужого, очень быстро этому научился. Ему импонировала идея брать, ничего не давая взамен, словно свободные охотники в никому не принадлежавшем лесу. Причем забирали не только продовольствие: Жак, со свойственной ему крестьянской обстоятельностью, захватывал и одежду, и горшки, и даже старые подковы – в хозяйстве все сгодится. После возвращения он долго рассматривал и разглаживал принесенный предмет, а затем старательно прятал его на дно телеги, прикрывая сеном.