Книга тайн
Шрифт:
Смущенный взгляд.
— Медная дощечка исчезла. Я ее расплавил и продал.
Я пришел в ужас оттого, что столь прекрасное произведение искусства утрачено навсегда.
— Все? Всю колоду?
— Приблизительно половину.
Он рассмеялся, видя выражение моего лица, хотя я не понимал, что в этом смешного.
— Иоганн, ты видел, что случилось с твоей собственной дощечкой. Всего три-четыре десятка отпечатков, и она никуда не годится. То же самое произошло бы и с картами. Ничто не вечно.
— Ты не должен был это делать.
Он хлопнул меня по плечу.
— Сколько-то
Я завернул бестиарий в материю и вышел вместе с Каспаром. Книга меня уже не радовала. Ничто не вечно.
«Кроме неудачи, — подумал я. — И моего обручения с Эннелин».
Я направился в Штрасбург к аптекарю, который все еще отпускал мне товары в кредит. Оловянная форма, которую я сделал на основе медной дощечки Дюнне, почти не пережила моего эксперимента: металл был слишком мягкий и деформировался, едва прикоснувшись к бумаге. Но как и с первым увиденным мной отпечатком — с перстня Конрада Шмидта в Кельне, — я почерпнул полезное для себя и из этого. Я знал, что буквы можно сделать прочнее. И, сплавив свинец с оловом и сурьмой, обнаружил возможность делать хорошую, четкую отливку. Этой надежды было достаточно для того, чтобы снять с моих плеч хотя бы часть того ужаса, который охватывал меня каждый раз, когда я думал об Эннелин.
Она все еще маячила в моих мыслях, когда я проходил мимо здания ратуши — городского совета. Шло заседание суда, и на улице собралась толпа в ожидании вердикта. Я увидел Эннелин, спускающуюся по ступенькам, и почти отмахнулся от этого видения как от игры воображения. Но этого оказалось достаточно, чтобы я опять повернулся в ту сторону — убедиться, что это действительно она. Следом за ней шла ее мать. Они слились с толпой и исчезли из виду, прежде чем я успел подойти к ним.
Я нашел человека, который знал их — члена гильдии виноторговцев, и спросил, почему они были в суде.
— Слушалось дело касательно недвижимости, принадлежавшей ее покойному мужу. У него был сын от первой жены, который оспорил правомерность наследования.
— И?
— Сын выиграл. Вдова — его мачеха — получила комнатенку да питание.
Я не успел на это прореагировать, как почувствовал чью-то тяжелую руку на плече, развернувшую меня. Передо мной был человек, которого я меньше всего хотел видеть. Штольц, ростовщик, мой знакомец, с которым я встречался регулярно.
— Ты был сегодня утром в суде?
Я отрицательно покачал головой, онемев на какое-то время.
— Вдова Эллевибель лишилась собственности.
— Я только что узнал об этом.
Он ухватил меня за воротник.
— Я дал тебе в долг пятьдесят гульденов под залог этого дома.
— И я тебе их верну.
Он был невысокий человек, сухощавый и деликатного сложения. Но при всем при этом мне показалось, что он может попытаться вытрясти из меня деньги. Потом что-то за моей спиной отвлекло его внимание — наверняка еще один сомнительный должник. Он отпустил меня.
— В самое ближайшее время я приду к тебе обсудить этот вопрос.
Я оставил его и припустил по улице. Две женщины исчезли, но я догадывался, куда они пошли.
— Герр Генсфлейш, я прошу прощения… сейчас неподходящее время.
— Я знаю.
Она собралась и уставилась на меня самым строгим своим взглядом.
— Несколько дней назад вы пришли в мой дом и сказали, что ваши перспективы не столь многообещающи, как вы дали мне понять прежде. Я восхитилась вашей честностью и обошлась с вами благородно, хотя на мне не было никаких обязательств такого рода. Я полагаю, сегодня вы ответите мне тем же.
— Никакого брака не будет. — Ах, с каким удовольствием произнес я эти слова.
— Вы дали свое согласие. Вы не можете нарушить договор.
— Это вы его нарушили. Вы обещали мне собственность вашего мужа стоимостью в две сотни гульденов.
— Ничего такого я вам не обещала, — быстро сказала она, как азартный игрок, с нетерпением ждущий момента открыть свой главный козырь. — Я давала вам мои гарантии на это наследство. Я искренне полагала, что оно стоит таких денег. И не могла предвидеть, что суд встанет на сторону моего пасынка.
— Возможно, если бы вы обрисовали мне истинную ситуацию, я бы сам смог сделать вывод о перспективах. — Я расправил плечи, изображая гнев праведный. — Если бы вы дали себе труд обойтись со мной по-честному, то я был бы более склонен простить проблемы с приданым Эннелин.
Это была ложь.
— На самом же деле вы дважды провели меня. Наш договор недействителен.
Наверное, в моем голосе было слышно удовольствие, что только усилило ее бешенство.
— Это еще не конец дела, герр Генсфлейш. Если потребуется, я подам на вас в суд за нарушение договора, и на сей раз суд примет мою сторону.
Я повернулся к Эннелин.
— Прощайте, фройляйн. Мне жаль, что все закончилось таким образом.
Ego absolve te. Отпускаю тебе грехи твои, освобождаю тебя. Мне не требовалось покупать индульгенцию. Я никогда не чувствовал себя свободнее.
XLVII
Бельгия
Ник уставился на буквы, появившиеся на странице.
— Что это?
— Твердое перо, — сказала Эмили. — Вы вдавливаете буквы в пергамент кончиком пера без чернил. Они проявляются, только если вы смотрите под определенным углом и знаете, куда нужно смотреть. Это просто, но довольно эффективно. Вы когда-нибудь читали детективы, в которых сыщик на чистом листе блокнота ищет отпечатки того, что писалось на предыдущем листе?
— Ну да.
— Здесь то же самое. Только это делается намеренно. Средневековые писцы нередко твердым пером разлиновывали страницы. А некоторые из них с помощью этого метода делали скрытые записи.
— И что же здесь написано?
Эмили медленно прочла слова, ведя по ним лучом фонарика. Жером смотрел на нее со смешанным выражением ярости и завистливого уважения.
— «Occultum in sermonibus regnum Israel». — Она подняла взгляд. — Это означает: «То, что скрыто в записях царей Израилевых».