Книга теней. Роман-бумеранг
Шрифт:
– Вы, я вижу, тоже гуляете, молодой человек? – полюбопытствовал старичок и, получив утвердительный ответ, продолжил: – А не окажете ли Вы мне в таком случае одну любезность?
– С удовольствием, – ответил автор.
– Пять минут, только пять минут подержите моего шпица на поводке, пока я зайду в эту вот булочную? Он не кусается, честное слово. Он тихий.
И автор взял из рук старичка поводок. Действительно, не прошло и пяти минут, как старичок вышел из магазина, неся в прозрачном целлофановом пакетике длинный французский батон за двадцать две копейки.
– Очень Вам обязан, – сказал он.
– Какие пустяки, – сказал авторр
– Ваше
Автор назвал свое имя.
– Очень приятно. А меня зовут Станислав Леопольдович. Почему Вы улыбаетесь?
– Так зовут героя в романе, который я сейчас пишу.
– Это положительный герой? – строго осведомился Станислав Леопольдович.
– Более чем, – ответил автор. – И похож на Вас. Только собака у него другая и тросточки нет. А в остальном – вылитый Вы.
– Прекрасно, – сказал Станислав Леопольдович и хорошо засмеялся. – Вот уж не предполагал, что стану когда-нибудь героем романа. А то, что собака другая и тросточки нет, – это пустяки, не обращайте внимания! Дело не в них. У меня тоже могло бы не быть тросточки. Если б не ишиас. И собака могла бы быть не такой, если б я не такую завел. Поверьте мне, дело не в этом.
– А в чем, Станислав Леопольдович
– Душа, голубчик Вы мой, душа. Душа душе весть дает. Подлинные знаки – вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет!..
После этих слов автор, ей богу, даже бровью не повел: он был не до такой степени прост, чтобы удивляться данному совпадению после всего, что он уже написал и намерен еще написать.
– Значит, мне можно, – только и сказал он, – например, завтра прийти к Вам в гости? И о многом с Вами поговорить?
– Весьма и весьма сожалею, – развел руками (насколько позволяли шпиц и целлофановый пакетик) Станислав Леопольдович. – В гости я могу пригласить Вас только сегодня, потому что завтра утром я очень далеко уезжаю, в Хабаровск. И вернусь оттуда… если вернусь, а в моем возрасте уже позволительно делать такие оговорки, да… вернусь тогда, когда Ваш роман, наверное, будет уже закончен. Но у Вас ведь не слишком длинный роман?
– Надеюсь, что не слишком, – охотно согласился автор.
– Видите ли, у меня в Хабаровске правнук родился. А у Вашего героя тоже родился правнук?
– Увы, – отвечал автор, – у моего героя правнук не родился. И думаю, что вряд ли родится. Дело в том, что мой герой совсем одинокий, страшно одинокий человек. И давно уже, я затрудняюсь даже сказать сколько, никого у него нет.
– Грустно. А Вы не хотите подарить ему правнука? Тогда он, может быть, не будет так одинок.
– Ему нельзя подарить правнука, – загадочно произнес автор.
– Ну что ж… нельзя значит нельзя, – просто сказал Станислав Леопольдович, оттащил шпица от оброненного кем-то носового-платка-в-аленький-цветочек и поднял глаза на автора: – Ну так как же, пойдемте ко мне в гости?
Автор не пошел в гости к Станиславу Леопольдовичу – стыдно вспомнить, из чистого суеверия. Ситуация и без того уже грозила повториться один к одному. О, все в жизни можно повторить, да не все нужно. Кроме того, автор ведь знал, как будут развиваться события. Тем более что назавтра Станислав Леопольдович все равно уезжал – и, наверное, навсегда – к новорожденному правнуку в страшно-сказать-Хабаровск. А Хабаровск – это очень далеко.
– Очень далеко, – откликнулся Станислав Леопольдович почти уже из Хабаровска и оттуда же вдруг добавил: – Если Вы думаете, что я не одинок, то… то не думайте так.
– Не буду, – принял предложение автор. – Будь Вы не одиноки, Вы не поехали бы в Хабаровск. Но все к лучшему: Вы приедете в Хабаровск – и больше не будете так одиноки.
– Это правда, – улыбнулся Станислав Леопольдович. – Надеюсь также, что когда-нибудь перестанет быть одиноким и Ваш герой, а?
Тут автор уже просто рассмеялся – не слишком, правда, весело, но все-таки…
– Не сомневайтесь в этом, Станислав Леопольдович: мой герой уже сейчас перестает быть одиноким, как я заметил.
– Прекрасно, прекрасно. Одиночество – замечательная штука, но только пока человек молод. А в старости это невыносимо. Вы уж помогите ему чем можете, Вашему герою: перестать быть одиноким, когда тебе уже за шестьдесят, – задача не из простых. Ну что ж… Вы идите тогда, а то мы с Вами друг к другу привыкнем.
– До свиданья, – произнес автор решительно.
– До свиданья, – решительно произнес и Станислав Леопольдович, а беленький шпиц решительно помахал хвостом.
И все они нерешительно начали расходиться, и все обернулись напоследок.
– Вы пишите только Ваш роман… не бросайте их, героев своих, нельзя теперь.
– Знаете, Вы действительно невероятно похожи на Станислава Леопольдовича!
– А я и есть Станислав Леопольдович. – И хороший-хороший смех.
А потом повалил такой снег, что, когда окончательно распрощавшийся и уходящий все дальше автор обернулся, никого не было на бульваре, кроме снега, снега, снега.
Вот как бывает, дорогие мои, а вы говорите! Так что Петр абсолютно прав, размышляя о полезной роли случайностей. И, конечно, по всем добрым законам, должен он встретиться со Станиславом Леопольдовичем хотя бы еще раз – и автор как-нибудь постарается это устроить. А пока пусть он дойдет наконец до библиотеки Ленина; пусть даже бездарно просидит там допоздна, не заказывая книг и ни разу не спустившись в буфет, пусть в довершение всего потеряет контрольный листок и будет до десяти разыскивать его на пути между началом лестницы и своим столом в третьем зале, чтобы в конце концов обнаружить пропажу под прозрачной пленкой пачки сигарет, – стало быть, пусть произойдет все это, лишь бы Петр успел бросить один случайный взгляд сначала на прекрасную черную шаль с японскими цветами, а потом на большую пеструю этикетку, шлепающую по попе немыслимо красивую девушку с вороной над головой: бросить взгляд из вагона, в котором ему самому предстоит проехать только на одну станцию дальше – до «Сокола». Не померещилось ли ему все это, спросит он себя и упрямо решит, что нет, не померещилось и что шаль с этикеткой, а также ворона над головой были предназначены именно для него.
Значит, вот каким образом обстояли дела. И ничего не обещал завтрашний день – пустой-каникулярный-день… Уже неделю назад Петр сдал все положенные экзамены за первый семестр пятого курса филологического факультета МГУ (он учился на отделении романо-германской филологии) и должен был теперь приступить к оформлению диплома, однако не приступил, поскольку внезапно понял, что все это вообще не его дело… да и «оформлять» было фактически нечего: как-то не написался диплом.
И плавало в тумане будущее, в котором ему не хотелось быть никем: как в детстве, когда его спрашивали: – Кем-ты-станешь-когда-вырастешь? – и он отвечал: – Никем. Так оно, по-видимому, и случится. Немецкоговорящее Никто. Правда, хорошонемецкоговорящее. Даже, пожалуй, оченьхорошонемецкоговорящее. Но ведь было бы с кем говорить!