Книга тысячи и одной ночи. Арабские сказки

Сборник

В Средние века в арабской письменной литературе были распространены книги типа «Зерцал», обращенные к царям и царедворцам, которым предписывался строгий этикет, давались рекомендации, как управлять подданными, как внушать уважение к власти. В эти книги включался также минимум сведений по основам всех известных в то время наук.

В «Тысячу и одну ночь» попало немало отрывков из «царских зерцал», в ее сказках и повестях действуют бесчисленные цари и султаны, правящие людьми и джиннами. Но все они сведены к нескольким типам – либо это настоящие «сказочные» цари (Синий царь, Красный царь, правитель Камфарной земли и так далее), либо бледные и невыразительные персонажи дидактических повествований, трактующих о неминуемости смерти, о пользе благоразумия

и вреде поспешности, либо своевольные тираны вроде халифа Харуна ар-Рашида. Нет, не цари и везири истинные герои сказок.

Кто же подлинный герой «Тысячи и одной ночи», пользующийся всеобщими симпатиями? Ну конечно, это предприимчивый и отважный купец, открыватель новых земель и морей, которого влечет в путь не столько жажда наживы, сколько неуемная любознательность.

Во всех частях «населенного мира», как говорили средневековые арабские географы, – в Китае, Индии, Европе, на островах Индийского океана, – побывали великие арабские путешественники Ибн Баттута и Ибн Фадлан, оставив нам свои мемуары с описанием неведомых народов и земель, открытых ими для арабо-мусульманской науки.

А герой «Тысячи и одной ночи», неугомонный Синдбад, переживает приключение за приключением. Тягот первого его путешествия хватило бы иному на всю жизнь, но Синдбад вновь и вновь пускается в странствия. Он без страха грузит свои товары на корабль, хотя не раз становился жертвой кораблекрушения. Отправляясь в дорогу, Синдбад не думает об опасностях, несмотря на то что его никак нельзя назвать бесстрашным. Но любознательность пересиливает страх, и Синдбад снова снаряжает корабли к таинственным островам, населенным гулями-людоедами, гигантскими птицами, неведомыми народами со странными обычаями.

По опасным дорогам пустыни, где путнику угрожают не только голод и жажда, но и свирепые и безжалостные бедуины-разбойники, ведет караван со своими товарами египетский юноша Ала ад-Дин Абу-ш-Шамат – «обладатель родинок». Правда, ему помогают святые-покровители, но в основном он надеется на себя – на свою ловкость, смекалку и удачу.

Сказитель не устает рассказывать нам о приключениях купцов. Они то приобретают сказочные богатства, добывая драгоценные камни невиданной величины, дорогие товары, серебро и золото, то оказываются нищими. Но они редко впадают в отчаяние, они борются до последнего. Из пещеры людоеда, мрачного подземного склепа, с затерянного в морях острова спасаются они благодаря своей поразительной жизненной силе и изворотливости. Все идет в ход – и хитрость, и обман, и убийство, – лишь бы выжить, сохранить свою жизнь для новых приключений. И сказитель восхищается этой неистребимой жизненной силой не меньше, чем красноречием, силой, идущей из народных глубин и вечной, как сам народ.

Не меньшей симпатией сказителя и, естественно, его слушателей пользуются ловкие и умелые ремесленники – башмачники, кожевенники, цирюльники. Они не кажутся «маленькими людьми», в них нет никакой приниженности, угодливости, сознания своей незначительности. Мастер – почетное прозвище, и ремесленник гордится этим прозвищем и своим занятием не меньше, чем эмир своей властью.

«Ремесло угодно Богу и полезно людям» – так считали еще в IX веке арабские философы, называвшие себя «чистыми братьями». Не случайно поэтому, что в «Тысяче и одной ночи» постройка хорошей бани, изготовление удобного седла, окраска тканей в яркие цвета, неизвестные людям той страны, щедро вознаграждаются, а мастер становится приближенным царя.

И поэтому так восторженно описывает сказитель все перипетии «борьбы плутов» – Далилы и ее дочери Зейнаб и Хасана-Шумана и его ученика Али-Зейбака каирского.

С древности существовало на Ближнем Востоке своеобразное могущественное братство бродяг и плутов, которых насмешливо называли «сасанидами», по имени древней иранской династии Сасанидов, или «айярами» – бродягами. Это братство было одинаково сильно в Иране, Ираке и Египте, и народ рассматривал его членов как своих заступников, хотя нередко

страдал от них. Далила, Зейнаб и Али превозносятся в «Тысяче и одной ночи» как «мастера хитрости и коварства», о их проделках рассказывается с упоением. Это настоящий апофеоз находчивости и хитроумия, жизненной, а не книжной «мудрости», умеющей извлечь для себя пользу в самом, казалось бы, безвыходном положении. Далила, привязанная за волосы к кресту, не только спасается, но и отнимает коня у доверчивого и простоватого бедуина, приехавшего в город, чтобы поесть пирожков в меду! Здесь не до идеальных добродетелей, не приходится думать о сдержанности, терпении, верности. Но меткое и красноречивое слово ценится в любых обстоятельствах – предводитель багдадских «молодцов» вызывает к себе из Каира Али-Зейбака стихотворным посланием!

Зато к «профессиональным военным» отношение сказителя в высшей степени скептическое. Воинские подвиги воспеваются лишь в «народных романах» или «народных повестях», где они отличаются гиперболизированным, сказочным характером. «И сшиблись всадники, как сшибаются две скалы», – начинает сказочник описание сражения, а затем идут традиционные формулы, звучная рифмованная проза, повторяясь от одного эпизода к другому почти без изменений. Слишком долго страдал народ от притеснений дейлемских, сельджукских и прочих «мутагаллибов» – захватчиков, слишком ненавистными были для горожан военный кафтан, наглые ухватки халифских и эмирских гвардейцев, чтобы «аскари» – военный – стал героем какого-нибудь произведения «ученой» или народной литературы.

И если представители «феодальной интеллигенции» презирали людей, занимавшихся «военным ремеслом», как невежд и врагов всякой культуры, то крестьяне, купцы и ремесленники-горожане ненавидели воинов-чужеземцев, приносивших беду и разорение независимо от того, были ли они «друзьями» или врагами.

Без особого почтения относится сказитель и к представителям мусульманского духовенства – кадиям-судьям, имамам-проповедникам. Они часто оказываются корыстолюбцами и лжецами. Вместе с тем такие повести, как «Омар ибн ан-Нуман», «Мариам-кушачница», «Сейф аль-Мулук», «Хасиб и царица змей», насыщены мусульманской апологетикой. Но ислам здесь – «народная вера», противопоставляемая «чужеземной вере – поклонению кресту», которая в народном сознании отождествляется с опустошительными походами сначала византийцев, а потом – рыцарей-крестоносцев, а понятие «христианин» становится равнозначным представлению о враге-чужеземце, хотя в действительности среди коренных жителей Ирака, египтян, сирийцев, было немало христиан.

Мусульманин – это прежде всего «свой», христианин – «франк», чужак, враг. Ислам олицетворяет силы добра, а его противники, будь то язычники или христиане, – силы зла, и переход из одного лагеря в другой как бы автоматически перекрашивает героя или героиню из черного в белый цвет (христианка или язычница принимает ислам или христианин становится мусульманином). А уж среди мусульман есть люди получше и похуже, и отнюдь не всегда служители мусульманского культа оказываются лучшими. Они ведь богаты, а еще пророк сказал в одном из своих хадисов-изречений: «Я заглянул в рай и увидел, что большинство его обитателей – бедняки».

Вторая часть этого изречения пророка гласит: «Я заглянул в ад и увидел, что большинство его обитателей – женщины». Согласен ли сказитель с таким безоговорочным осуждением женщины? Более половины пестрого мира «Тысячи и одной ночи» – женщины, и женщине – Шахразаде – обязаны мы тем, что познакомились с этим миром.

И здесь также наше впечатление раздваивается. Мы видим страшное и уродливое рабство, делающее умную, образованную и прекрасную женщину товаром, правда, очень дорогим, приобрести который под силу только богатому человеку. Самое страшное то, что не только продавец и покупатель, но и сама девушка не относятся к рабству трагически, а воспринимают его как самый обычный факт, и невольница нередко даже предлагает своему владельцу и возлюбленному, оказавшемуся без гроша, продать ее.