Книга убийств
Шрифт:
— Возможно, разволновался, когда ты напомнил ему про убийство отца.
— Может быть.
— Ты хотел бы знать, разобрался ли он с Бернсом. Никогда не узнаешь.
— А я думал, ты у нас специалист и умеешь чувствовать и понимать людей.
— Очищение через внутреннее восприятие, — проворчал я, остановившись на парковке для персонала участка, но не выключая двигателя.
Майло остался на месте, подтянув свои длинные ноги и упершись руками в сиденье.
— Будь проклят Швинн, — заявил он наконец.
— Это-то как раз легко, — заметил я. — Если дело действительно в Швинне.
— Решил взяться за свои штучки, — мрачно прокомментировал
— А для чего еще нужны друзья?
Через несколько минут Майло заговорил снова:
— При чем тут «Книга убийств»? Если он действительно намеревался помочь, почему не позвонил и не рассказал то, что знал?
— Может быть, хотел, чтобы мы еще на что-то обратили внимание — не только на фотографию Джейни?
— На что?
— Понятия не имею, но, думаю, нам стоит еще раз взглянуть на альбом.
Майло промолчал и даже не подумал выйти из машины.
— Итак? — сказал я.
— Итак… я думаю, не съездить ли нам в «Школу успеха», может, узнаем что-нибудь новенькое про современные методы обучения.
— Это дело тебя не отпускает?
— Не знаю.
Мы проехали по Пико, выбрались на Мотор, миновали Ранчо-Парк и оказались на Шевиот-Хиллз. Днем «Школа успеха» выглядела не лучше, чем вечером, в темноте. Светлая штукатурка оказалась небесно-голубой. На парковке стояло еще несколько машин, тут и там болтались небольшие группы подростков, которые, когда мы притормозили у тротуара, не обратили на нас ни малейшего внимания.
Майло позвонил в звонок у ворот, которые открылись перед нами без лишних вопросов. Еще один звонок, и мы вошли в дверь. В вестибюле пахло освежителем воздуха и кукурузными чипсами. По одну сторону коридора, который заканчивался неярко освещенной комнатой для ожидания, где никто никого не ждал, находилась конторка, а по другую — дверь с надписью: «Администрация». Кремовые стены украшали натюрморты в блестящих металлических рамках, изображавшие цветы, на полу лежал ковер сливового цвета, на журнальных столиках из тика аккуратной стопочкой высились журналы, а рядом с ними стояли белые, очень мягкие кресла. Сквозь застекленную двойную дверь в дальнем конце коридора виднелся еще один коридор и снующие повсюду дети.
За конторкой сидела молодая индианка в персикового цвета сари, которую удивил, но нисколько не испугал жетон Майло.
— И что вы хотите узнать? — вежливо поинтересовалась она.
— Мы ведем расследование, — весело объявил Майло. Пока мы ехали, он был напряжен и всю дорогу молчал, но сейчас его словно подменили. Он причесался, поправил галстук и держался как человек, которого что-то необычайно интересует.
— Расследование? — переспросила девушка.
— Нам нужно посмотреть списки ваших учеников, мэм.
— В таком случае вам следует поговорить с мисс Балдассар. Это наш директор.
Девушка ушла, потом вернулась и сказала:
— Сюда, пожалуйста.
Она указала на дверь на противоположной стороне коридора. Мы вошли в приемную, и секретарь провела нас в чистенький кабинет, где за столом сидела женщина лет сорока, с пепельными волосами. Когда мы переступили порог, она погасила сигарету.
Майло показал ей свой жетон, и женщина представилась:
— Марлен Балдассар.
Худая, загорелая, вся в веснушках, впалые щеки, карие с золотистыми искорками глаза, и острый, точно кинжал, подбородок. Строгий голубой костюм, отделанный белым кантом, висел на ней как мешок. Пепельные волосы едва прикрывали шею и торчали в разные стороны, точно перья. На одной руке золотое обручальное кольцо, на другой — огромные черные часы в пластмассовом корпусе, в таких можно нырять под воду. На цепочке на шее очки в черепаховой оправе. Большая стеклянная пепельница, стоящая на столе, наполовину заполнена окурками со следами помады. По краю шла надпись: «Отель «Мираж», Лас-Вегас». Все остальное пространство на столе занимали книги, бумаги, фотографии в рамках. А еще блестящая серебристая гармоника.
Марлен Балдассар заметила, что я на нее смотрю, взяла гармонику двумя пальцами, сыграла пару нот, улыбнулась и положила ее на место.
— Это для снятия напряжения. Я пытаюсь бросить курить, но у меня не очень получается.
— Старые привычки, — сказал я.
— Очень старые. Да, я испробовала все средства. Мне кажется, что я насквозь пропитана никотином. — Она провела рукой по краю гармоники. — Шоба сказала мне, что вы проводите расследование. Кто-то из наших воспитанников попал в историю?
— Похоже, такая возможность вас не удивляет, — заметил Майло.
— Я работаю с детьми вот уже двадцать лет. Меня очень трудно удивить.
— Вы здесь двадцать лет, мэм?
— Три — здесь, семнадцать — в суде по делам несовершеннолетних, в государственных учреждениях для умственно отсталых, программы предотвращения группового насилия.
— Вам тут нравится?
— По большей части, — ответила Марлен Балдассар. — Но порой работа в государственных учреждениях приносит удовлетворение. Приходится попусту тратить массу сил, но иногда в куче мусора удается отыскать бриллиант, и тогда это здорово. Работа здесь предсказуема. В целом дети вполне приличные. Испорченные, но неплохие. Мы специализируемся на серьезных проблемах обучения — хронические неудачи в школе, сложные случаи дислексии, дети, которые не воспринимают материал. Наша цель состоит в том, чтобы дети смогли прочитать, что написано в бумагах мелким шрифтом. Поэтому, если вас интересует кто-то из моих нынешних подопечных, я буду сильно удивлена. Мы стараемся держаться подальше от детей, представляющих опасность с точки зрения поведения в обществе, с ними слишком много возни.
— Дети находятся здесь двадцать четыре часа в сутки? — спросил Майло.
— Нет, разумеется, — ответила она. — У нас же не тюрьма. Они ездят домой на выходные, зарабатывают увольнительные. Итак, кто вас интересует и что вы хотите узнать?
— По правде говоря, — проговорил Майло, — мы хотели бы немного углубиться в историю. Нас интересуют события двадцатилетней давности.
Марлен Балдассар откинулась на спинку кресла и принялась теребить очки.
— Прошу меня простить, но мы не имеем права говорить о своих выпускниках. Проблема с нынешним учеником — совсем другое дело, если тот, кто сейчас находится в стенах нашего заведения, представляет опасность для себя или для окружающих. Закон требует, чтобы в таких вопросах я оказывала вам помощь.
— Школы не обладают правом на конфиденциальность, мэм.
— А психотерапевты обладают. В личных делах наших учеников имеются записи, сделанные специалистами, которые не подлежат разглашению. Я бы с радостью вам помогла, но…
— А как насчет сведений о персонале? — спросил Майло. — Нас, среди прочего, интересует один человек, который здесь работал. Уж его-то личное дело мы можем посмотреть?
Балдассар продолжала теребить очки.
— Думаю, да, но… двадцать лет назад? Не уверена, что оно сохранилось.