Книга Земли. Первым заговорил шалфей
Шрифт:
Мысли путались. Похоже, шалфей пригласил меня отправиться в путешествие, приоткрыв потайную завесу в другой мир. В загадочный и неизведанный мир внутри себя, в который вели зеленые следы. Ну уж нет, от такого приключения я не откажусь!
Что там писали в старинных книгах по ботанике и средневековых монастырских травниках? Надо поискать, что говорят современные ученые-биологи и не забыть восточных мудрецов аюрведы. И где-то у меня завалялся старый членский билет роскошной дрезденской библиотеки, где я когда-то писала дипломную работу. Видимо, сейчас он мне очень пригодится.
Глава 6. На лугу Эльбы
Я
Я полюбила эти золотисто-розовые ранние часы, когда весь город еще только-только просыпался, а на укрытом влажной ночной дымкой лугу уже вовсю кипела жизнь. Уверенные в своей неотразимости полевые цветы пробуждались и потягивались своими полупрозрачными лепестками навстречу солнцу. Между ними туда-сюда деловито сновали упитанные жуки с блестящими спинками, вынуждая замешкавшихся маленьких муравьишек убраться у них с дороги. Жизнь здесь шла своим чередом.
Среди старого заброшенного яблоневого сада на берегу реки я нашла своих новых друзей. Небесно-голубой цикорий, ароматная душица, вьющийся дикий горошек, алые маки и солнечные одуванчики. Мне хотелось со всеми познакомиться. По неопытности нахватав вначале как можно больше, я вскоре усвоила, что знакомиться с ними нужно неторопливо и только по очереди. Другого обращения они не терпят.
С тех пор я стала посвящать один день только лишь одному растению. Каждое утро я возвращалась домой со своей новой находкой, с каким-нибудь цветком или травинкой в руках, как с величайшей драгоценностью. И садилась их слушать и зарисовывать в блокнот. Потом завтракала, напяливала офисный скафандр и ехала на велосипеде на работу.
С этого момента началась моя двойная жизнь. По утрам я вдохновенно порхала на лугу в поисках новых сокровищ, а днем планировала наши новые выставки как директор небольшого музея.
Каждый день стал для меня удивительным открытием.
Только теперь я стала понимать, что значит прожить день не зря.
Похоже, мне открылся целый мир зеленых мудрецов.
Глава 7. Die Platane
Моим лучшим другом тех дней стал большой старинный платан в центре луга. Его необъятный ствол буквально излучал тепло солнца, а молодые весенние листочки источали такой волшебный, ни с чем не сравнимый аромат, что я не смогла удержаться и после некоторых раздумий все же осмелилась подойти поближе. Мне инстинктивно захотелось его обнять.
Вернее ее. Да, именно ее. Стоя обнявшись с платаном, я ощущала очень нежную энергию, похожую на объятия матери. Она словно заботливо укрывала меня теплым одеялом, обнимая в ответ. В тот момент одна догадка пронзила меня словно молния!
Ведь по-немецки платан – это она, die Platane!
Невероятно… «А что, если…?»
Что, если мы просто неправильно называем некоторые растения? И поэтому не можем их услышать в ответ, отметая от себя свои естественные телесные ощущения просто потому, что им нет места в нашей системе языка? А значит, им нет места и в нашей голове, в нашем образе мыслей. Ведь то, как мы говорим, то, как устроен наш язык, напрямую влияет на наше мышление. А наша система языка нещадно менялась в течение столетий в зависимости от того, в каком направлении мы развивались. А соответственно менялся и наш образ мыслей…
Эта догадка имела настолько далеко идущие последствия, что я испугалась такого лихого полета своей собственной мысли, словно неожиданно выпущенной на волю и высоко и свободно парящей птицы. Недолго думая, я поймала птицу за хвост, снова усадила в привычную для нее клетку и решила пока прикрыть эту дверцу. Всему свое время. Надо будет хорошенько об этом подумать и разобраться, в чем дело.
Уж что-что, а решать языковые головоломки я обожала. Это было одним из моих любимых занятий. Уже в школе я чувствовала, насколько тесно мне было находиться в рамках лишь одного языка, на котором говорили все окружающие меня люди. Мне как будто бы чего-то не хватало. Моя картина мира, как и всех окружающих меня детей и взрослых, казалась мне ничтожно маленькой и несовершенной, словно плоский разворот в школьном атласе, тщетно старавшийся изобразить из себя карту круглой Земли. Я мечтала выучить чужие языки, языки других культур, в надежде понять хоть немного больше.
Мне было жгуче любопытно, думают ли те загадочные существа в тридесятом царстве-государстве за дремучими лесами и высокими горами то же самое, что и я, когда встречают летний туманный рассвет на даче у бабушки, когда получают порцию дымящейся манной каши на завтрак или когда родители не позволяют им брать любимого пушистого котенка к себе в кровать на ночь.
Чтобы узнать все это, я мечтала расшифровать для себя их таинственные языки и много путешествовать. Моя первая мечта сбылась, когда я поступила в институт и на целых пять лет смогла погрузиться в увлекательную игру чужеземных слов, их значений и скрытых смыслов, их сказаний и мелодий, их шуток и головоломок. Я наблюдала, как вместо русалки на ветвях раскачивается загадочная Лорелей на берегу Рейна и как обучение великосветскому произношению превращает обычную бедную цветочницу в настоящую лондонскую леди.
У нас, молодых девчонок-студенток факультета иностранных языков, сложилось свое собственное чувство юмора и свои языковые шутки, которые никто, кроме нас не понимал, и от этого нам становилось еще веселее. В нашем студенческом общежитии мы наперебой декламировали друг другу стихи Шиллера и Гете, стараясь попасть в новую для нашего слуха интонацию и не ударить в грязь лицом с произношением, изо всех сил пытаясь расположить во рту не слушавшийся нас язык на немецкий лад.
Уже тогда я начинала понимать, что загадочные люди в тридесятом царстве могут ощущать окружающий меня мир совсем по-другому и подбирают подходящие для этого слова, которых в моей картине мира могло просто не быть. Их образ мышления сам подсказывал им слова, наиболее верно подмечающие суть какого-либо явления.
Так, я с самого начала была влюблена в английское слово влюбиться. Мне казалось, что люди с того далекого туманного острова нашли самое подходящее выражение для такого сложного явления. У них оно состояло аж из целых четырех слов вместо одного – to fall in love. Что буквально означает упасть в любовь. Я так и представляла себе, как можно было бы, широко расправив крылья и ничего не боясь, упасть в любовь и позволить ей себя нести и нежить, доверившись ей словно морской воде, мягко поддерживающей тебя на своей поверхности. Когда все, что тебе нужно делать, это просто быть и дышать. Да, одного слова для такой красоты тут казалось как-то явно маловато. Мне нравилось четыре.
Но, пожалуй, моим самым любимым словом было немецкое словечко kuscheln. Аналогов которому, по-моему, в мире просто не существует. Буквально оно означало – обниматься, нежиться, невинно ласкаться, прижиматься, греться о кого-то или что-то. Kuscheln можно было с любимой мягкой игрушкой, с домашними животными, с детьми, с теплым одеялом у камина или без, с любимым человеком или без, всей семьей или поодиночке, сидя или лежа в кровати, на диване, в кресле и даже на полу. При этом это чудесное слово было начисто лишено какого-либо сексуального подтекста. Что могло вызвать замешательство и неоднозначную реакцию у мужского пола, иногда путавшего это чувственное роскошество с любовной прелюдией.