Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник)
Шрифт:
Такое возможно. Но прежде чем ты это допустишь, исследуй сперва, действительно ли ты все такой же, каким был вчера. Очень часто ты обнаружишь, что стал совершенно другим человеком. Быть может, ты страдаешь от несварения, или простудился и подхватил насморк, или с тобой произошла неприятность, твоя душа расстроена, или ты что-то прочел, что тебя все еще занимает и мешает полностью переключиться на другие дела, и т. д. Одна-единственная из этих случайностей может сделать тебя совершенно другим человеком. Вчера ты предстал перед своими питомцами со светлой душой и пламенным взглядом; твоя лекция была очень живой, приправлена шуткой, твои напоминания были мягкими и преисполненными любви, живость твоих воспитанников тебе доставляла радость. А сегодня?
Я ожидаю самых разных возражений против моего символа веры, я хочу привести некоторые из них и на них ответить. Тот, кому этих ответов достаточно, легко сможет сам опровергнуть прочие возражения; но если кто-то на этом успокоиться не может, то и я тоже с ним ничего не добьюсь, если захочу привести и опровергнуть всевозможные возражения. Он – человек, ослепленный себялюбием, которому прямо-таки невмоготу вдруг оказаться неправым, который всех своих воспитанников скорее объявит олухами и сорванцами, нежели ударит себя в грудь и признается, что ошибся; к воспитанию он непригоден.
Итак, послушаем возражения.
Все недостатки, на которые я жалуюсь, мой воспитанник имел еще до того, как у меня появился. Почему же я должен приписывать вину за них себе?
Допустим, что эти недостатки были у твоего питомца еще до того, как он появился у тебя. Но почему они у него сохраняются? Разве не устранение недостатков – главная цель воспитания? Если этого не происходит, то разве по меньшей мере не исключена возможность того, что причина в тебе? К примеру, твой питомец попадает к тебе хилым ребенком, от которого мало проку.
Почему же он до сих пор не стал более сильным? Разве ты не слышал о хилых детях, которые стали сильными благодаря разумному обращению? Знаешь ли ты, как слабых детей сделать сильными? Использовал ли ты эти средства? Еще до тебя твоего питомца испортили воспитанием – он упрям, строптив, лжив; но почему он остается прежним, столь долгое время находясь под твоим руководством? Предоставил ли ты ему возможность на себе испытать последствия своего упрямства, чтобы заставить его над этим задуматься? Дал ли ты ему как следует ощутить, что ты мужчина, а он ребенок, что ты превосходишь его силой, опытом и знаниями, и пытался ли ты по-настоящему его убедить, что он от тебя зависит и должен следовать твоим предписаниям? Всегда ли ты прикладывал надлежащие усилия для того, чтобы исследовать, сказал ли он тебе правду, и устыдить его разоблачением лжи? Ты рассказываешь, как обращаешься со своими воспитанниками, какие наставления им даешь, какими представлениями пытаешься их направлять, и сетуешь, что вопреки всему ничего добиться все же не можешь.
Наверное, так может быть; может быть также и так, что мне вообще не в чем тебя упрекнуть, когда ты рассказываешь о своей манере обращения; но если бы я увидел тебя в работе, то, возможно, все же заметил бы, что причина неудовлетворительного результата твоих стараний заключена в тебе.
Недостаточно говорить что-то правильное и разумно действовать – важно и то, как говорить и как действовать. У кого есть уши, тот услышит!
Тон, которым говорят с молодыми людьми, имеет большое значение. Они склонны руководствоваться больше чувством, нежели разумом. Стало быть, тот, кто может найти верный тон, который больше всего подходит юношеской натуре и производит на них наибольшее впечатление, с помощью нескольких слов добьется от них гораздо большего, чем пространной речью кто-то другой, не умеющий говорить верным тоном.
Тон, которым иные воспитатели говорят со своими воспитанниками, особенно если те знатного
У других воспитателей тон, которым они говорят, слишком сухой, слишком однообразный. Если послушать их, то можно подумать, что свои наставления они вычитали из книги.
Такие наставления тоже ничего не дают. От детей нельзя ожидать, что они много воспримут из связной лекции, поймут ее смысл и будут о нем размышлять. Тон, мимика, манеры выступающего должны донести до них содержание речи, иначе ее воздействие окажется незначительным.
«Я умираю и плачу», – сказал, улыбаясь, один известный проповедник в заключение надгробной речи, которую он прочел на могиле своего собрата. И никто не проронил и слезы. Быть может, в этом было повинно бессердечие слушателей? Отнюдь – в этом была повинна улыбка на лице оратора, когда он сказал: «Я умираю и плачу». Если бы он завершил речь с выражением скорби на лице и поднес к глазам носовой платок, то добился бы большего, даже если бы вообще ничего не сказал.
Наконец, тон иных воспитателей слишком властный. С гордым видом они глядят сверху вниз на своих приемных сыновей, как гордящийся своим благородным происхождением офицер на свою компанию, и каждое наставление, каждое напоминание имеет форму деспотичного приказа. Каков будет от этого эффект? Неприязнь и строптивость. Ценящий свободу человек испытывает естественную неприязнь к любому жесткому, авторитарному обращению, и нельзя ему ставить в вину, если он выражает ее по отношению к своим деспотичным воспитателям.
Тут я должен еще сказать о капральском тоне, вошедшем в привычку у иных воспитателей, старающихся придать вес своим наставлениям и предписаниям тычками и затрещинами. Но поскольку о нем уже так много говорилось, а непригодность его общепризнанна, то я считаю излишним еще что-либо о нем говорить. Между тем каждому молодому человеку, умеющему направлять юношей не иначе как пинками и затрещинами, я советую полностью отказаться от воспитания, потому что он и сам радости от него не получит, и ничего хорошего не принесет. Пусть уж он лучше постарается стать капралом или устроится надзирателем, там он будет на своем месте.
Все, что до сих пор было сказано, в достаточной мере доказывает, что многие воспитатели должны себе приписать причину недостатков своих воспитанников, потому что им недостает умения от них отучить.
Зачастую они их им даже и прививают.
«Что ж, – подумает большинство читателей, – ко мне это не относится, я учу моих воспитанников их обязанностям и своими наставлениями стараюсь сделать их хорошими и деятельными людьми». Охотно в это верю. Я не сомневаюсь, что среди моих читателей нет никого, кто призывал бы своих воспитанников к лености, лживости, неуживчивости и к другим порокам. Но из этого еще не следует, что этим порокам они их не научили. Разве нельзя научить пороку своим примером? Разве он не действует на юношей сильнее, чем наставление? К примеру, ты ратуешь за прилежание, а сам ленив, приходишь на свои занятия в дурном настроении, жалуешься на то, что много работы, часто выражаешь желание освободиться от своих дел; ты призываешь их к правдолюбию, а сам лжешь; говоришь, что хочешь навестить друга, а сам украдкой пробираешься в трактир к игорному столу; переносишь свои уроки под тем предлогом, что заболел, но при этом не болен; требуешь от своих воспитанников терпимости, а сам постоянно бранишься с людьми, которые с тобою связаны. Ты представляешься мне учителем языка, умеющим очень хорошо преподносить теорию речи, а сам говоришь и пишешь с ошибками. Если твои ученики делают то же самое, то разве тогда нельзя сказать про тебя, что ты обучил их ошибкам против грамматических правил?