Книжная лавка близ площади Этуаль(изд.1966)
Шрифт:
— После поговорим, — опять бросил Даня и принялся переводить на французский то, о чем рассказал Павел и что он вкратце уже слышал раньше.
— Коммунист? — спросил Абель, подразумевая, очевидно, Павла.
— Комсомолец, — отвечал на этот раз уже сам Павел. Для этого слова переводчика не потребовалось.
Потом Павел сказал удивленно:
— Данька, это почему же они таким вопросом интересуются? Может, и сами они коммунисты?
— Может быть. Очень возможно, — задумчиво проронил Даня.
Шахтеры между тем продолжали "допрос":
— А теперь ты,
И Даня, которого можно было резать на части там, у следователя, и он не вымолвил бы ни слова, здесь, в шахте, с полным доверием рассказал трем шахтерам о том, как ему помогал немецкий рабочий и где и когда передавал стеклянный порошок для того, чтобы выводить из строя немецкие станки.
4. ДРУЗЬЯ
Даня и сам не понимал, почему он так откровенен с двумя французами и поляком, которых знал едва несколько недель. Но что-то ему говорило, что здесь, в шахте, он нашел настоящих друзей, которые никому и никогда его не выдадут и помогут в беде.
В самом деле, с тех пор как под землей появились два русских паренька, совсем еще зеленые, молодые, замученные голодовкой и фашистскими лагерями, три шахтера взяли их под свое покровительство. Флоден сам воевал с немцами и знал, что такое наци. Стась, как поляк, сочувствовал "братьям". У Абеля на войне пропал без вести сын, ровесник Дани и даже, как уверял шахтер, похожий на него лицом. Это заставляло Абеля особенно заботливо относиться к "маленькому русскому". А уж ради Дани он принимал под свое крыло и Павла, хотя, по правде говоря, Павел ему не очень нравился. "Сам не знаю, что я против него имею, а вот не лежит у меня сердце к этому кудрявому", — признавался он друзьям.
Шахтеры начали с того, что принесли в своих сумках — мюзеттах лишнюю порцию еды для русских ребят. Время было тяжелое, и лишняя порция означала очень много для шахтерской семьи. И Стась, и Абель, и Флоден выслушивали у себя дома немало горьких слов, вроде: "От семьи отрываешь", "Тащишь чужим еду, когда дома свои голодают". Но Абель не мог смотреть без щемящего чувства на впалые щеки Дани, на синие тени под его глазами. "А вдруг и мой Клод где-то в лагере голодает?" — говорил он себе и все подкладывал и подкладывал еду отощавшим русским.
О себе Даня еще в первые дни знакомства рассказал новым друзьям. Шахтерам было известно, что Дени уже около двух лет в неволе, ничего не знает ни о матери и названой сестре, ни об отце, который с самого начала войны ушел добровольцем на фронт и не смог прислать ни одной весточки, потому что Украину очень скоро заняли немцы.
— Чума проклятая! Всю Европу захватили, негодяи! И когда только мир избавится от этой чумы! — с яростью повторял Абель.
— Никогда не избавится, если все люди не возьмутся за оружие, возразил ему как-то Даня. — Я еще там, на заводе в Германии, слышал, что у нас в Союзе, в оккупированных областях, люди ушли в леса, начали партизанскую войну, что почти всюду в русских городах есть подпольные организации. Почему же французы спокойно смотрят на немцев в своих городах, работают на них, выполняют все приказы врагов?! Почему французы не берутся за оружие?
— Гм… Так, по-твоему, мы спокойно наблюдаем, как нацисты здесь хозяйничают? — переспросил Абель. — Ох, милый, сказал бы я тебе словечко…
Больше Абель ничего не прибавил, только выразительно посмотрел на присмиревшего Даню. А Даню в тот миг пронзила внезапная догадка: так ли уж спокойно живут-поживают друзья шахтеры? Нет ли у них второй "специальности" там, наверху, после того как кончается их смена? Зачем им понадобилось расспрашивать его и Павла, узнавать, правду ли они сказали о себе, о побегах из лагерей?
Шахтеры часто говорят между собой о каком-то Шарле: "Шарль приказал", "Шарль направил". И Абеля слушаются не только потому, что Абель здесь старший по возрасту. Нет, и Стась и Флоден беспрекословно ему подчиняются, выполняют все, что он приказывает, а приказывать Абель, как видно, умел: уверенная, спокойная сила исходит от этого большого насмешливого человека. Чувствовалось — Абель прирожденный командир.
Иной раз Дане казалось, что он уже совсем у цели и не сегодня-завтра окончательно убедится, что среди шахтеров есть подпольщики.
Но наступал день, все шло, как всегда: уголь, бесконечные тачки, обеденный перерыв и ленивые фразы, которыми обменивались между собой уставшие люди, и Даня решал: "Нет, все это одна только моя фантазия. Никаких здесь нет подпольщиков. Как любил говорить папа: "Курице просо снится". Всюду я вижу партизан!" Но как узнать наверное, как заслужить доверие шахтеров, доказать, что советские ребята — свои, что никогда не выдадут шахтеров, не проговорятся?
Он пытался, как бы невзначай, задавать Абелю и Стасю "наводящие" вопросы. В ответ оба шахтера только посмеивались — добродушно и непроницаемо.
Но вот однажды (это было уже месяца через три после их знакомства), когда все они, съев свои скудные припасы, сидели в забое и ждали свистка, Абель вдруг обратился к Дане:
— Кажется, ты здесь как-то пожалел нас, сказал, что нет, мол, во Франции таких людей, как у вас в России? Сказал, что русские, как только началась война, пошли в партизаны, в леса, стали бить врага из подполья, а французы, по-твоему, только смотрят спокойненько, как наци всем здесь распоряжаются… Так? Говорил ты это?
— Что-то в этом роде говорил, — покраснел ужасно Даня. — Только ведь это я так, вообще…
Он окончательно запутался. Да и стыдно ему стало, что вот так, походя, он обидел французов. Обидел и весь народ, и вот этих замечательных ребят, которые сидят рядом и смотрят на него серьезно и ласково и делятся с ним и Пашкой последней едой.
Абель оглянулся на шахтеров, которые вдруг, как по команде, уставились на него.
— Должен тебя и твоего дружка успокоить, — промолвил он вполголоса. Мы здесь не только наблюдаем, мы действуем, и действуем, по-моему, довольно успешно. Как вам кажется, ребята, — обратился он к шахтерам, правда неплохо мы работаем?