Книжный вор

Зузак Маркус

* * * СОДЕРЖАНИЕ МАМИНОГО ГОЛОСА * * *

— Что, если он не очнется?

Что, если он здесь умрет, Ганси?

Скажи. Господи, что мы будем делать с телом? Мы не можем оставить его здесь — мы задохнемся от вони… и не можем вынести его вон и потащить по улице. И всем говорить:

«Нипочем не угадаете, что мы нашли сегодня утром у себя в подвале…»

Нас увезут навсегда.

Она была совершенно

права.

Еврейский труп — большая неприятность. Хуберманы должны были выходить Макса Ванденбурга не просто ради него, но и ради самих себя. Напряжение сказывалось даже на Папе, который всегда был образцом спокойствия.

— Послушай. — Голос у него был тих, но тяжел. — Если это случится — если он умрет, — нам просто придется что-то придумать. — Лизель поклялась бы, что слышала, как он сглотнул. Будто его ударили в горло. — Моя тележка, пара холстин…

Лизель вошла на кухню.

— Не сейчас, Лизель.

Это сказал Папа, хоть и не посмотрел на девочку. Он рассматривал собственное искаженное лицо в перевернутой ложке. Локтями зарылся в стол.

Книжная воришка не уходила. Сделав еще несколько шагов, девочка села. Зябкими пальцами нащупывала края рукавов, а с губ ее слетела фраза:

— Он еще не умер. — Слова упали на стол и расположились посередине. Все трое смотрели на них. Полунадежды не смели подняться выше. Он еще не умер. Он еще не умер. Первой заговорила Роза.

— Кто хочет есть?

Ужин, пожалуй, оставался единственным временем, которому не повредила болезнь Макса. Они о ней не забывали, сидя втроем за кухонным столом над добавками хлеба, супа или картошки. Каждый о ней думал, но все молчали.

Всего через несколько часов Лизель проснулась среди ночи, удивляясь, отчего у нее так зашлось сердце. (Это выражение она узнала из «Почтальона снов», который по своей сути оказался полной противоположностью «Свистуну», — это была книга о брошенном ребенке, который хотел стать священником.)

Лизель села и стала жадно глотать ночной воздух.

— Лизель? — Папа перевернулся на бок. — Что такое?

— Ничего, Папа, все хорошо. — Но в тот миг, когда она закончила фразу, Лизель снова увидела все, что сейчас произошло с ней во сне.

* * * ОДИН МАЛЕНЬКИЙ ОБРАЗ * * *

В основном — все так же.

Поезд идет с той же скоростью.

Заходится в кашле брат.

Но в этот раз Лизель не видно его лица, обращенного в пол.

Медленно она к нему склоняется. Рукой осторожно поднимает, взяв за подбородок, и тут перед нею оказывается лицо Макса Ванденбурга с широко распахнутыми глазами.

Он смотрит на нее. На пол падает перо.

Тело теперь больше, пропорционально голове.

Поезд скрежещет.

— Лизель?

— Я же говорю, все хорошо.

Дрожа, она слезла с матраса. Поглупев

от испуга, прошла по коридору к Максу. Проведя немало минут у него под боком, когда все замедлилось, она попробовала истолковать сон. Было ли это предзнаменование Максовой смерти? Или просто реакция на дневной разговор на кухне? Может, Макс теперь заменил ей брата? Если так, то можно ли столь небрежно отбросить собственную плоть и кровь? А может, это было даже глубоко затаенное желание Максовой смерти. В конце концов, если такую участь заслужил ее брат Вернер, то и этот еврей вполне заслуживает.

— Неужели ты так думаешь? — прошептала Лизель, стоя над кроватью. — Нет. — Этому она поверить не могла. Ее ответ подтвердился, когда онемелость тьмы пошла на убыль, и на тумбочке проступили очертания разнообразных предметов, больших и маленьких. Подарки.

— Очнись, — сказала она.

Макс не очнулся.

Еще восемь дней.

На уроке раздался стук костяшек в дерево.

— Войдите, — крикнула фрау Олендрих.

Открылась дверь, и весь класс удивленно посмотрел на Розу Хуберман, замершую на пороге. Один-два ученика ахнули при таком зрелище — женщина в виде небольшого комода с помадной ухмылкой и едкими, как хлорка, глазами. Это. Была легенда. Роза пришла в своей лучшей одежде, но волосы у нее растрепались — и впрямь полотенце седых резиновых прядей.

Учительница явно оробела.

— Фрау Хуберман… — Ее движения толкались друг с другом. Она обежала глазами класс. — Лизель?

Лизель посмотрела на Руди, встала и торопливо пошла к дверям, чтобы скорее покончить с неловкостью. Дверь захлопнулась у нее за спиной, и вот они с Розой в коридоре, одни.

Роза смотрела в сторону.

— Что, Мама?

Та обернулась.

— Не штокай мне, свинюха малолетняя! — Скорость этих слов пропорола Лизель насквозь. — Моя гребенка! — Струйка смеха выкатилась из-под двери, но тут же втянулась обратно.

— Мама?

Лицо Розы было сурово, но улыбалось.

— Куда ты затолкала мою гребенку, глупая свинюха, воровка малолетняя? Сто раз говорила не трогать мою расческу, а тебе хоть кол на голове теши!

Розина тирада продолжалась еще, наверное, с минуту, и Лизель успела сделать пару отчаянных предположений о возможном местопребывании названной гребенки. Поток слов оборвался внезапно — Роза притянула Лизель к себе, на пару секунд буквально. Даже в такой близи ее шепот было почти невозможно расслышать.

— Ты просила наорать. Ты сказала, все поверят. — Роза оглянулась по сторонам, а ее голос был как нитка с иголкой. — Он очнулся, Лизель. Он в сознании. — Она вынула из кармана солдатика в ободранном мундире. — Просил отнести тебе. Он ему больше всех понравился. — Роза отдала девочке солдатика, крепко взяла ее за плечи и улыбнулась. Прежде чем Лизель успела что-то сказать, Роза поставила жирную точку. — Ну? Отвечай! Больше ты нигде ее не могла забыть?

Он жив, думала Лизель.

— …Нет, Мама. Прости, Мама, я…